Вертолет парил над поместьем, папарацци высунулся из двери и направил длиннофокусный объектив на каждое окно, включая окно нашей спальни.
Так закончилась мечта об Оксфордшире.
Я пришел домой из офиса и увидел, что Мег сидит на лестнице.
Она рыдала навзрыд.
- Любимая, что случилось?
Я был уверен, что мы потеряли ребенка.
Я встал перед ней на колени. Она просипела, что больше не хочет это делать?
- Делать что?
- Жить.
Сначала я не разобрал, что она говорит. Я не понимал, возможно, не хотел понимать. Мой разум просто не хотел воспринимать слова.
Она сказала, что это всё - так больно.
- Что - всё?
- Когда тебя так ненавидят... За что?
Она спросила: «Что я сделала?». Ей действительно хотелось знать. Что за грех она совершила, чтобы заслужить такое отношение?
Мег сказала, что просто хочет, чтобы боль прекратилась. Не только для нее, для всех. Для меня, для ее матери. Но она не может сделать так, чтобы боль прекратилась, поэтому она решила исчезнуть.
- Исчезнуть?
Мег сказала, что после ее исчезновения пресса от нас отстанет, и мне больше не придется так жить. Нашему нерожденному ребенку никогда не придется так жить.
- Это очевидно, - повторяла Мег. - Просто перестать дышать. Перестать существовать. Это существует, потому что существую я.
Я умолял ее не говорить так. Пообещал, что мы с этим справимся, найдем выход. А пока поищем помощь, в которой она нуждается.
Я просил ее быть сильной, держаться.
Невероятно, но, переубеждая Мег и обнимая ее, я не мог полностью перестать думать как чертов королевский отпрыск. Сегодня вечером в королевском «Альберт-Холле» у нас мероприятие фонда «Сентебейл», и я не переставал думать: «Мы не можем опоздать. Нам нельзя опаздывать. Они с нас шкуру сдерут живьем! Упрекать будут ее».
Не сразу я понял, что опоздание - наименьшая из наших проблем.
Я сказал Мег, что она, конечно же, может пропустить мероприятие. Мне нужно поехать, появиться там ненадолго, но я быстро вернусь.
Мег настаивала, что не доверяет себе, не может даже на час остаться дома наедине с такими мрачными мыслями.
Так что мы надели свою лучшую одежду, Мег накрасилась темной-темной помадой, чтобы отвлечь внимание от воспаленных глаз, и мы вышли из дома.
Автомобиль подъехал к королевскому «Альберт-Холлу», когда мы вошли в океан голубых ламп-вспышек полицейской охраны и белый свет фотовспышек прессы, Мег схватила мою руку. Крепко ее сжала. Когда мы зашли в здание, она сжала мою руку еще крепче. Ее крепкое пожатие меня вдохновило. Я подумал, что она держится. Это лучше, чем сорваться.
Но когда мы расположились в королевской ложе и свет погас, Мег дала волю эмоциям. Она не могла сдержать слёзы. Тихо плакала.
Грянула музыка, мы повернулись к сцене. В течение всего представления (Цирк дю Солей) мы сжимали руки друг друга, я шепотом обещал ей:
- Верь мне. Со мной ты в безопасности.
Проснувшись, я прочел смску от Джейсона.
- Плохие новости.
- Что на этот раз?
В воскресном выпуске «The Mail» опубликовали личное письмо Мег к отцу. Письмо, которое ее заставили написать бабушка и папа.
Февраль 2019-го года.
Я лежал в кровати, Мег лежала рядом, она еще спала.
Я немного подождал, а потом осторожно сообщил ей новость.
- Твой отец передал письмо в «Mail».
- Нет.
- Мег, не знаю, что и сказать, он отдал им твое письмо.
Этот момент стал для меня решающим. Я многое понял о мистере Маркле, но - и о прессе. Таких эпизодов было очень много, но этот для меня - «Тот самый». Я больше не хотел ничего слышать о протоколе, традиции и стратегии. Я решил для себя: «Довольно».
Довольно.
Пресса знала, что публиковать это письмо - незаконно, они прекрасно это знали, но всё равно опубликовали. Почему? Потому что они знали, что Мег - беззащитна. Знали, что Мег не пользуется твердой поддержкой нашей семьи, а откуда журналисты могли об этом узнать, если не от человека, приближенного к семье? Или от кого-то из членов семьи? Журналисты знали: единственное, что могла бы сделать Мег - это подать иск, а она этого сделать не может, поскольку с нашей семьей сотрудничает только один юрист, и он - под контролем Дворца, и Дворец никогда не разрешит ему действовать от имени Мег.