Я и не забывал. Уилл сазал, чтобы я притворился, что мы с ним не знакомы.
- Что?
- Ты меня не знаешь, Гарольд. А я не знаю тебя.
Он объяснил, что в течение последних двух лет Итон был его храмом. Не нужен ему маленький братик, который будет таскаться за ним. приставать с вопросами, пытаться проникнуть в его круг общения. Он ковал свою собственную жизнь, и не собирался от нее отказываться.
Всё это не было новостью. Уилл всегда ненавидел, если кто-то ошибочно думал, что мы с ним идем в комплекте. Он злился, когда мама одевала нас в одинаковые костюмчики. (Кроме того, в выборе детской одежды она была склонна к крайностям, так что часто мы походили на близнецов из «Алисы в Стране чудес»). Я почти не обращал на это внимания, меня особо не волновала одежда, моя или чья-то чужая. Пока мы не носили килты, под которые задувает ветер, и этот надоедливый кинжал в гольфе, меня всё устраивало. Но для Уилла была чистейшим мучением необходимость надеть такой же блейзер и такие же облегающие шорты, как у меня. А теперь ему приходилось еще и ходить в ту же школу - просто сущее убийство.
Я сказал, чтобы он не беспокоился:
- Я забуду, что когда-то был с тобой знаком.
Но в Итоне это было нелегко. Думая, что оказывают нам услугу, нас поселили под одной чертовой крышей, в Усадьбе.
По крайней мере, я жил на первом этаже.
Уилл жил наверху, со старшими мальчиками.
Многие мальчики в Усадьбе были столь же «доброжелательны», как Уилл. Но их непринужденность выбивала меня из колеи больше, чем равнодушие. Даже мои ровесники вели себя так, словно родились на территории школы. В Ладгроуве были свои проблемы, но я хотя бы знал, как выйти из сложной ситуации, знал, как обхитрить Пэт, знал, когда раздают конфеты, как пережить дни написания писем. Со временем я выцарапал себе путь на вершину пирамиды Ладгроува. А здесь, в Итоне, я снова оказался на дне.
Всё надо было начинать сначала.
И без моего лучшего друга Хеннерса. Он пошел в другую школу.
Я даже не знал, как одеваться утром. Все учащиеся Итона должны были носить черный фрак, белую рубашку без воротника - белый крахмальный воротник крепили к рубашке запонками, и брюки в тонкую полоску, тяжелые черные туфли и галстук, не похожий на галстук - скорее, это был кусок ткани, завернутый за белый пристежной воротник. Это называлось официальным костюмом, но на самом деле костюм был не официальный, а похоронный. Тому была причина. Предполагалось, что мы должны носить вечный траур по старику Генриху VI. (Или по королю Георгу, предыдущему покровителю школы, который часто приглашал учеников в замок на чай, или что-то в таком роде). Хотя Генрих был моим прапрапрапрапрапрапрадедушкой, и мне было жаль, что он умер, и несмотря на всю ту боль, которую его близкие испытали из-за его кончины, мне вовсе не хотелось круглосуточно скорбеть по этому человеку. Любой мальчик может не захотеть участвовать в бесконечных похоронах, но для мальчика, только что потерявшего маму, это был просто удар под дых.
Первое утро: целая вечность понадобилась, чтобы застегнуть ремень на брюках и пуговицы на жилете, завернуть крахмальный воротник, прежде чем наконец-то выйти из комнаты. Я был в отчаянии, боялся опоздать - тогда мою фамилию записали бы в большой журнал, Книгу опоздавших, это была одна из новых традиций, которую мне следовало выучить наряду с длинным перечнем новых слов и фраз. Уроки больше не были уроками - теперь они назывались «отделениями». Учителя больше не были учителями - теперь они были «клювами». Сигареты были «табаком». (Похоже, все здесь питали неистовую страсть к табаку). В кабинете проходили утренние встречи «клювов», на которых они обсуждали студентов, особенно - проблемных. Во время этих обсуждений в кабинете у меня часто горели уши.
Я решил, что в Итоне посвящу себя спорту. В Итоне мальчики-спортсмены делились на две группы: сухопутные и водные. Сухопутные играли в крокет, футбол, регби или поло. Водные занимались греблей, ходили под парусом или плавали. Я был сухопутным, но иногда превращался в водного. Я занимался всеми сухопутными видами спорта, но регби пленило мое сердце. Красивая игра, еще и уважительная причина для того, чтобы полностью посвятить себя спорту. Регби позволяло мне выплеснуть ярость, которую некоторые повадились называть «красной пеленой». К тому же, я просто не чувствовал боли, как другие мальчики, благодаря чему внушал ужас в качестве питчера. Никто не мог противостоять мальчику, жаждавшему внешней боли, чтобы перечеркнуть боль внутреннюю.