Заголовок - «Гарри-скинхед».
Ума не приложу, как они узнали об этой истории. Должно быть, мой школьный друг рассказал кому-то, кто рассказал кому-то, кто рассказал кому-то, кто рассказал репортерам. Слава богу, у них не было фотографии. Но они импровизировали. Фото на первой странице было «сгенерированным компьютером» изображением Запасного, лысого, как яйцо. Ложь. Хуже, чем ложь, на самом деле.
Я выглядел плохо, но не настолько.
Я не думал, что может быть хуже. Что за прискорбная ошибка для члена королевской семьи - думать, что не может быть хуже, если речь идет о средствах массовой информации. Несколько недель спустя эта газета снова поместила меня на первую полосу.
«ГАРРИ ПОПАЛ В АВАРИЮ».
Я сломал кость большого пальца, играя в регби, не велика беда, но в газете решили заявить, что я едва жив. Безвкусица при любых обстоятельствах, но писать такое менее чем через год после маминой предполагаемой аварии?
Ребята, ну как же так?
Я всю жизнь имею дело с британской прессой, но никогда прежде они меня не выделяли. Фактически после маминой смерти существовало негласное соглашение, регулировавшее отношения прессы с ее сыновьями, и звучало соглашение так: «Оставить их в покое.
Пусть спокойно учатся».
По-видимому, сейчас срок действия этого соглашения истек. Потому что вот меня вынесли на первую полосу, словно я - неженка. Или осел. Или и то, и другое.
И стою на пороге смерти.
Я прочел статью несколько раз. Несмотря на мрачный подтекст - что-то не то с принцем Гарри - меня восхитил тон: тон был шуточный. Мое существование для этих людей было просто поводом для веселья и игр. Я для них не был человеком. Я не был четырнадцатилетним мальчиком на волосок от смерти. Я был мультяшным персонажем, которого используют и высмеивают для развлечения. Что с того, что их веселье усложнило мою и без того тяжелую жизнь, сделало меня посмешищем перед одноклассниками, не говоря уже о внешнем мире? Что с того, что они мучают ребенка? Всё оправдано, потому что я - королевский отпрыск, а это - синоним изгоя. Столетия назад мужчин и женщин из королевской семьи считали божественными созданиями, а теперь они превратились в насекомых. Как весело - выдергивать им крылья.
Папина канцелярия подала официальную жалобу, потребовала публичных извинений, обвинила газету в буллинге младшего сына принца Чарльза.
Газета ответила, чтобы папина канцелярия катилась ко всем чертям.
Прежде чем попытаться жить дальше, я в последний раз просмотрел статью. Больше всего меня ошарашило то, что она была совсем уж отстойно написана. Я был плохим студентом и отвратительно писал сочинения, но даже мне хватило образования понять, что эта статья была просто образцом неграмотности.
Возьмем один пример: сообщив, что я тяжело ранен и стою на пороге смерти, автор статьи, затаив дыхание, предупреждает, что об истинном характере моего ранения сообщить нельзя, потому что Королевская семья запретила редакции это сделать. (Словно моя семья контролирует этих вампиров). «Чтобы вас успокоить, мы можем сообщить, что раны Гарри НЕ опасны. Но аварию сочли достаточно опасной, чтобы его госпитализировать. Но мы считаем, что вы, наши читатели, имеете право знать о том, что наследник престола попал в аварию, какой бы незначительной она ни была, если в результате он был ранен».
Два «но» подряд, самоуверенное чванство, отсутствие связности и вообще какой-либо цели, истеричная ничтожность всей этой статьи. Говорили, что эту сумбурную заметку отредактировал или, скорее, написал молодой журналист, чье имя я узнал и потом быстро забыл. Я подумать не мог, что наткнусь на него снова. С таким стилем письма? Я просто не мог вообразить, что он долго проработает журналистом.
Не помню, кто первый использовал это слово. Наверное, кто-то в прессе. Или один из моих учителей. Как бы то ни было, за него ухватились и начали повторять. Я не прошел кастинг в Душещипательную королевскую мелодраму. Это мнение стало догмой задолго до того, как я достиг возраста, когда можно пить пиво (на законных основаниях). .
- Гарри? А, он непослушный.
Это стало течением, против которого я плыл, встречным ветром, против которого летел, ежедневными ожиданиями, которые я не надеялся когда-нибудь поколебать.
Я не хотел быть непослушным. Я хотел быть благородным. Хотел быть хорошим, усердно работать, вырасти и делать что-то важное в жизни. Но любой грех, проступок, неудача становилась поводов для использования этого набившего оскомину ярлыка, вызывала то же самое общественное осуждение и укрепляла общепринятое мнение о моем врожденном непослушании.