В этом ведь и смысл. .
Но усы нужно было подравнять, так что я изрядно обрезал их по краям, превратил их в настоящие трусы Гитлера. И добавил галифе.
Мы пошли на вечеринку, и никто там особо не присматривался к моему костюму. Все коренные жители и колонизаторы были заняты тем, что напивались и клеили друг друга. Никто не обращал на меня внимания, я счел это своей маленькой победой.
Но кто-то нащелкал фотографий. Через несколько дней этот кто-то воспользовался шансом заработать деньги или неприятности и позвонил журналисту:
- Сколько я получу за фотографии с недавней вечеринки с участием юных королевских отпрысков?
Королевской жемчужиной среди фотографий он считал фотографию Уилла в кошачьем трико.
Но журналист заметил кое-что другое. Эй, а это что? Запасной? В костюме нациста?
Мне рассказывали, что они начали торговаться. Сошлись на цене в пять тысяч фунтов, и через несколько недель фотография появилась во всех газетах подлунного мира с аршинными заголовками:
«Хайль Гарри!».
«Наследник сбился с пути истинного».
«Расплата принца за хайль».
За этим последовала настоящая огненная буря, иногда я думал, что она сметет меня с лица земли. И чувствовал, что заслуживаю этого. В следующие несколько недель и месяцев бывали мгновения, когда я думал, что умру от стыда.
Типичная реакция на фотографии: «И о чем он только думал?». Самый простой ответ: «Я не думал». Когда я увидел эти фотографии, сразу понял, что мой мозг выключился и, наверное, был выключен какое-то время. Мне хотелось ходить по всей Британии, стучаться во все двери и объяснять людям: «Я просто не думал. Я ничего плохого не хотел». Но это ни на что бы не повлияло. Суд был скор и суров. Я был признан тайным нацистом или слабоумным.
Я бросился к Уиллу. Он мне сочувствовал, но мало что мог сказать в мою поддержку. Тогда я позвонил папе. К моему удивлению, папа был спокоен. Сначала мне это показалось подозрительным. Я подумал, что он, возможно, воспринимает этот мой кризис как очередную возможность для самопиара. В его словах было столько нежности и подлинного сочувствия, что я был обезоружен. И благодарен ему.
Папа говорил всё, как есть:
- Мальчик мой, как ты мог быть столь глуп?
Мои щеки горели от стыда.
- Я знаю, знаю.
Но он быстро сказал, что помнит, как его публично поносили за грехи юности, а это несправедливо, потому что юность - это то время, когда человек по определению еще не завершен. Ты еще растешь, формируешься, учишься. Папа не уточнил, каковы были его юношеские унижения, но я знал. Его наиболее личные разговоры просачивались в прессу, его самые непродуманные замечания вызывали шумиху. Расспрашивали его бывших девушек, выставленные ими оценки его любовным способностям расходились по таблоидам, даже печатались в книгах. Папа знал об унижении всё.
Он пообещал, что остервенение из-за этого инцидента рассеется, стыд исчезнет. Я был благодарен ему за это обещание, хотя знал, что это - ложь. Возможно, я был благодарен ему именно поэтому. Стыд никогда не исчезнет. И не должен.
Скандал разрастался день ото дня. Меня поносили в газетах, на радио, на телевидении. Члены Парламента требовали мою голову на пике. Один из них сказал, что мне нужно запретить появляться в Сандхерсте.
Папины пиарщики сказали, что скандал не потухнет сам собой, надо ему помочь. Мне нужно публично покаяться.
Я сказал, что согласен. Чем скорее, тем лучше. И папа отправил меня к святому старцу..
Бородатый, в очках, глубокие морщины на лице, мудрые черные глаза - это был Главный раввин Великобритании, как мне сказали. Но я сразу понял, что он - нечто большее. Выдающийся ученый, религиозный философ, плодовитый писатель - автор более дюжины книг, он проводил много времени, глядя в окно и размышляя о коренных причинах горя, зла и ненависти.
Он предложил мне чашку чая, а потом сразу приступил к сути дела. Он со мной не деликатничал. Осудил мой поступок. Он был добрым, но ему пришлось это сделать. Не было другого выхода. Кроме того, он поместил мою глупость в исторический контекст. Говорил о шести миллионах уничтоженных - евреи, поляки, сектанты, интеллектуалы, гомосексуалы. Дети, младенцы, старики превратились в пепел и дым.
Всего лишь несколько десятилетий назад.
Я пришел к нему, чувствуя стыд. А теперь я чувствовал нечто другое - бездонную ненависть к себе.
Но цель раввина заключалась вовсе не в этом. Конечно же, он хотел, чтобы я вышел из его дома не с ненавистью к себе. Он убеждал меня не терять стойкости под грузом ошибок. В его словах было то, что можно встретить в словах истинно мудрых людей - прощение. Он убедил меня, что люди совершают глупые поступки, говорят глупости, но это - не врожденное их свойство. Он сказал, что я проявил свою истинную сущность, пытаясь загладить вину. Пытаясь получить прощение.