На двенадцатой неделе, или, может быть, на тринадцатой, были пистолеты и гранаты. Я хорошо стрелял. Я стрелял в кроликов, голубей и белок из 22-го калибра с двенадцати лет.
А теперь я начал стрелять еще лучше. Намного лучше.
В конце лета нас отправили в Уэльс и подвергли суровому испытанию под названием «Большая досягаемость». Безостановочный марш, марш с полной выкладкой, переброс за несколько дней, подъемы и спуски в пустынной сельской местности с тяжелой амуницией на спине, вес которой равнялся весу подростка. При этом Европа изнывала от аномальной жары, и мы попали на пик волны, в самый жаркий день года.
Пятница. Нам сказали, что учения продлятся до вечера воскресенья.
Ночью субботы, во время единственного разрешенного нам отдыха, мы спали в мешках на грязной дороге. После двух часов сна нас разбудил гром и ливень. Я был в команде из пяти человек, мы встали, подставили лица дождю, пили капли. Это было так приятно. А потом мы намокли. И пора было снова маршировать.
Мы насквозь промокли под проливным дождем, теперь марш оказался чем-то совсем другим. Мы фыркали, задыхались, стонали и поскальзывались. Постепенно я почувствовал, что решительность моя улетучивается.
Во время кратковременной остановки на контрольно-пропускном пункте я почувствовал жжение в ногах. Сел на землю, снял правый сапог, и моя стопа просто начала отслаиваться.
«Траншейная стопа».
Солдат рядом со мной покачал головой:
- Черт. Ты не можешь идти дальше.
Я был просто уничтожен. Но, должен признаться, испытал и облегчение.
Мы были на сельской дороге. На соседнем поле стояла машина скорой помощи, я поплелся к ней. Когда подошел ближе, врачи подняли меня через заднюю дверь. Обследовали мою ногу и сказали, что этот марш-бросок для меня закончен.
Я кивнул и опустил голову.
Моя команда собиралась выступать.
- Пока, парни. Увидимся в лагере.
Но тут появился один из наших цветных сержантов. Сержант Спенс. Попросил меня на два слова. Я вылез из машины и медленно пошел с ним к ближайшему дереву.
Он прислонился к дереву и говорил со мной ровно. Впервые за столько месяцев он на меня не кричал.
- Мистер Уэльс, вам остался один последний рывок. Вам осталось буквально шесть-восемь миль, и всё. Я знаю, с ногой у вас плохо, но советую вам не сдаваться. Я знаю, вы можете. Вы знаете, что можете. Идите вперед. Вы никогда себя не простите, если сейчас остановитесь.
И ушел.
Я поплелся обратно в машину скорой помощи и попросил все их запасы пластыря с окисью цинка. Плотно заклеил ноги этим пластырем и утрамбовал их обратно в сапоги.
В гору, под уклон, вперед - я шел, стараясь думать о другом, отвлечься от мучений. Мы подошли к ручью. Ледяная вода станет благословением. Я так думал. Но нет. Всё, что я чувствовал - это камни на дне, впивавшиеся в плоть.
Последние четыре мили были самыми трудными для меня шагами на этой планете. Когда мы пересекли финишную прямую, я начал просто задыхаться от облегчения.
Час спустя, вернувшись в лагерь, все надели кроссовки. Следующие несколько дней мы ходили по казармам, как старики.
Но гордые старики.
Я приковылял к цветному сержанту Спенсу и поблагодарил его.
Он едва заметно улыбнулся и ушел.
Я был истощен и мне было немного одиноко, но я сиял от счастья. Моя жизнь обрела форму, я думал и видел яснее, чем когда-либо прежде. Чувство напоминало описания людей, вступивших в монашеский орден. Просветление.
Подобно монахам, у каждого кадета была своя келья. Келья должна быть всегда безупречна. Наши маленькие кровати должны быть аккуратно застелены. Начищенные ваксой сапоги должны сиять, словно на них не высохла краска. Двери наших келий должны быть подперты и всегда открыты. Хотя ночью дверь можно было закрыть, цветной сержант мог прийти в любой момент, и часто приходил.
Некоторые кадеты горько жаловались:
- Никакого личного пространства!
Меня это смешило. Личное пространство? Что это?
Каждый вечер я сидел в своей келье, начищал сапоги ваксой, плевал на них, тер, превращал их в зеркало, в котором видел свою стриженую голову. В какое бы учреждение я ни попал, катастрофически плохая стрижка, кажется, шла первым пунктом. Потом я отправлял смску Челси. (Из соображений безопасности мне разрешили оставить у себя мобильный телефон). Я мог сообщить ей, как мои дела, сказать, что скучаю по ней. Потом одалживал телефон другим кадетам, которые хотели написать сообщение девушкам или друзьям.