Папа меня не обнял. Он не был силен в проявлении эмоций в обычных обстоятельствах, как можно было ожидать, что он проявит эмоции при таком потрясении? Но его рука снова упала на мое колено, и он сказал: «Всё будет хорошо».
Для него это и так было много. Теплые отцовские слова, исполненные надежды. И такие лживые.
Он встал и ушел. Не помню, откуда я узнал, что он уже - в другой комнате, уже рассказал Уиллу, но я знал об этом. Я лежал там, или сидел. Не вставал с постели. Не принимал ванну, не ходил в туалет. Не одевался. Не звал Уилла или Мейбл. После десятилетий попыток восстановить в памяти события того утра я пришел к одному непреложному выводу: я точно оставался в комнате, ничего не говорил, ни с кем не виделся до девяти часов утра, когда снаружи заиграла волынка.
Хотелось бы мне вспомнить, что играл волынщик. Но, вероятно, это не имеет значения. Для волынки важна не мелодия, а тональность. Волынке уже тысячи лет, ее назначение - усугубить то, что у человека на душе. Если у вас дурашливое настроение, волынка его усилит. Если вы злитесь, волынка доведет вашу кровь до наивысшей точки кипения. А если у вас горе, даже если вам двенадцать и вы не знаете, что у вас горе, наверное, особенно если вы не знаете, что у вас горе, волынка может просто свести вас с ума.
Было воскресенье. Так что мы, как всегда, пошли в церковь.
Крати Кирк. Гранитные стены, большая крыша из шотландской сосны, витражи, которые много лет назад подарила королева Виктория, возможно, во искупление беспорядка, который она внесла в тамошнее богослужение. Что-то связанное с богослужением главы англиканской церкви в шотландской церкви - это вызвало волнение, которое я никогда не мог понять.
Я видел фотографии, на которых мы идем в церковь в тот день, но эти снимки не вызвали у меня никаких воспоминаний. Сказал ли что-то пастор? Стало ли только хуже от его слов? Я слушал его или смотрел на спинку скамьи и думал о маме?
Обратная дорога в Балморал занимала две минуты на машине, предложили сделать остановку. Люди всё утро собирались за парадными воротами, некоторые начали оставлять разные вещи. Плюшевые игрушки, цветы, открытки. Знаки благодарности.
Мы остановили машину и вышли. Я видел перед собой только множество цветных точек. Цветы. И еще цветы. Слышал только ритмичное щелканье через дорогу. Журналисты. Я протянул руку, чтобы взять за руку отца, мне хотелось успокоиться, потом начал ругать себя, потому что этот жест спровоцировал взрыв щелчков фотоаппаратов.
Я дал им именно то, чего они хотели. Эмоции. Драму. Боль.
Они продолжали щелкать бесконечно.
Несколько часов спустя папа улетел в Париж вместе с мамиными сестрами, тетей Сарой и тетей Джейн. Им нужно было больше узнать об аварии, сказал кто-то. И организовать возвращение тела мамы.
Тело. Люди постоянно повторяли это слово. Это был комок в горле, чертова ложь - мама ведь не умерла.
Таково было мое внезапное прозрение. Мне оставалось лишь бродить по замку и разговаривать с самим собой, поэтому в мою голову закралось подозрение, переросшее в твердую уверенность. Это был просто розыгрыш. И на этот раз меня разыграли не те, кто меня окружал, и не журналисты, а мама. Ее жизнь была ужасна, ее преследовали, третировали, о ней лгали. Так что она инсценировала аварию для отвлечения внимания и сбежала.
Эта мысль меня поразила, и я вздохнул с облегчением.
Конечно же! Это просто уловка, теперь она сможет начать жизнь с чистого листа! Теперь она, несомненно, сняла квартиру в Париже, или расставляет живые цветы в своем тайно приобретенном шале где-то высоко в Швейцарских Альпах. Скоро она пришлет за мной и Уиллом. Это ведь очевидно! Как я не понимал этого раньше? Мама жива! Она прячется!
Я почувствовал себя намного лучше.
Потом закралось сомнение.
Погоди! Мама никогда не поступила бы так с нами. Она никогда не позволила бы причинить нам столь невыносимую боль, не говоря уж о том, чтобы самой ее нам причинить.
Снова успокаиваю себя: «У нее не было выхода. Это была ее единственная надежда на обретение свободы».
И снова сомнения: «Мама не стала бы прятаться, она ведь - боец».
Снова успокаиваю себя: «Она борется таким образом. Она вернется. Она должна вернуться. Мой день рождения через две недели».
Но первыми вернулись папа и тетушки. О их возвращении рассказали на всех телеканалах. Весь мир наблюдал, как они выходят на взлетную полосу из самолета королевских ВВС в Нортхолте. На одном из каналов на сцену прибытия даже наложили музыку: кто-то пел скорбный псалом. Нас с Уиллом не подпускали к телевизору, но, кажется, мы эту музыку слышали.