— Мой бедный хозяин! Мой бедный, бедный хозяин! — воскликнул клерк, и слезы побежали по его щекам.
— Что? — вскричал я. — Мистер Станислаус Стэннифорд?
— Так он сидит здесь вот уже семь лет. Ох, зачем он это сделал? Я умолял его, становился перед ним на колени, но он поступил по-своему. Видите на столе перед ним ключ? Он запер дверь изнутри. И он что-то писал. Мы должны взять эту бумагу.
— Да-да, возьмите ее и ради бога, давайте отсюда выйдем! — воскликнул я. — Здесь ядовитый воздух. Пошли, Стэннифорд.
Взяв его с двух сторон под руки, мы наполовину довели, наполовину донесли молодого человека до его комнаты.
— Это был мой отец! — вскричал он, придя в себя. — Он сидит там мертвый на стуле. Вы знали об этом, Персивэл! Вы это и имели в виду, когда предупреждали меня.
— Да, я знал об этом, мистер Стэннифорд. Я хотел сделать как лучше, но положение мое было крайне затруднительным. Все эти семь лет я знал, что в той комнате труп вашего отца.
— Вы знали и ничего мне не сказали!
— Не будьте со мной жестоки, мистер Стэннифорд. Окажите снисхождение человеку, которому и так пришлось нелегко.
— У меня все плывет в голове. Никак не могу понять… — он встал, шатаясь, плеснул в стакан брэнди и отхлебнул его. — Эти письма к матери и ко мне — они что, подделаны?
— Нет, сэр, их написал ваш отец. Он проставил на конвертах адрес и оставил письма мне, чтобы я их вам высылал. Я точно следовал его инструкциям в отношении каждого письма. Это был мой хозяин и я повиновался ему во всем.
Брэнди привело в порядок расшатанные нервы молодого человека.
— Расскажите подробнее. Я теперь смогу это выдержать.
— Так вот, мистер Стэннифорд, вы знаете, что однажды на вашего отца обрушился удар судьбы, и он понял, что многие малоимущие люди лишатся по его вине своих сбережений. Он был настолько щепетилен, что не мог примириться с этой мыслью. Она мучила и терзала его, пока он не решил покончить счеты с жизнью.
Ох, мистер Стэннифорд, если б вы только знали, как я умолял его, как боролся за то, чтобы он этого не делал, вы не стали бы меня винить! А он в свою очередь умолял меня, как никто никогда в жизни меня не умолял. Он принял решение и последует ему в любом случае, говорил он, так что от меня зависит, будет ли его смерть легкой и приятной или крайне мучительной. Я прочел в его глазах, что он твердо решил поступить так, как задумал. И в конце концов я уступил его мольбам и согласился исполнить его волю.
Больше всего тревожило его вот что. Лучший врач Лондона сказал, что сердце у его жены не выдержит даже малейшего потрясения. Он страшно боялся приблизить ее кончину, и все-таки жизнь ему опостылела. Как было ему покончить с собой, не нанеся жене душевную травму? Вы знаете теперь, какой способ он избрал. Он написал письмо, и она его получила. В письме этом не было ни слова правды, если понимать все в буквальном смысле. Говоря, что скоро ее увидит, он имел в виду, что она вскоре умрет. Ваш отец не сомневался, что это случится не позже, чем через пару месяцев. Поэтому он оставил лишь два письма, чтобы я отправлял их через определенные промежутки времени. Она же прожила пять лет, а у меня не было писем, чтобы ей посылать! Он оставил еще одно письмо, которое я должен был отправить вам после смерти вашей матери. Я опустил все три письма в Париже, чтобы вы думали, что он живет за границей.
Он хотел, чтобы я молчал, и я хранил молчание. Я был ему верным слугой Он надеялся, что через семь лет после его смерти потрясение, вызванное этим открытием у тех из его друзей, кто будет еще жив, не окажется таким ужасным. Он всегда думал о других.
На некоторое время воцарилось молчание. Его нарушил молодой Стэннифорд.
— Я не могу винить вас, Персивэл. Вы уберегли мою мать от шока, который, без сомнения, разбил бы ей сердце. Что у вас за бумага в руке?
— Та, что лежала на столе перед вашим отцом, сэр. Прочесть вам ее?
— Да. Прочтите.
— «Я принял яд и чувствую, как он разливается по моим жилам. Ощущение странное, но не болезненное. Когда строки эти попадутся на глаза людям, я, если пожелания мои исполнят в точности, буду мертв уже много лет. Не сомневаюсь, что никто из тех кто потерял по моей вине деньги, не сможет уже питать ко мне враждебности. А ты, Феликс, — ты простишь мне, что я опозорил наше имя. Упокой, господи, мою измученную душу!»