— Потому что это мой единственный шанс вернуть тебя — признаться во всем…
— Оливия. Мы встречались больше двух лет, и все это время ты врала мне. И теперь ты пытаешься меня убедить, что сейчас говоришь правду? Неужели ты считаешь, что я настолько идиот?
— Тео, я знаю, что виновата, но у меня не было другого выхода! Я ведь не только о себе думала!
— Почему же — не было? Ты могла донести на Мартина. Ты ведь в курсе, что за покушение на жизнь кадхаи полагается наказание? И за чистосердечное признание тебя бы даже помиловали. Что же тебе помешало заявить на него?
— Я… я не знала… — пролепетала она.
— Дай угадаю — ты пропустила все занятия, на которых об этом говорилось, верно? Или все проще — ты вовсе не собиралась мешать Мартину.
— Это не так! — запротестовала Оливия.
— А если это не так, то когда ты планировала предупредить меня об опасности? После свадьбы? Перед покушением? Никогда?
— Тео…
Она никак не могла поверить, что ее игра больше не действует на Теодора. И выглядела довольно жалко в своем упорстве. Ему даже стало ее жаль. Часть юности она потратила на того, кто был ей искренне противен, притворяясь и живя ложью. Конечно, ей до слез жаль зря потраченных времени и усилий. Разумеется, ей хочется вернуть все, как было — чтобы довести дело до конца. Ведь терпеть и впрямь осталось недолго…
Вот только шансов у нее нет.
— Послушай, Оливия, — Теодора ничуть не тронули текущие по щекам девушки слезы. — Мой тебе совет. Уезжай с Танши. И даже можешь прихватить Мартина. Найдите себе приличную планету и никогда не возвращайтесь. Потому что иначе, когда вернусь я, вас обоих ждет суд.
Слезы Оливии мгновенно высохли. Она прищурила глаза — ее веки даже не припухли — и зло прошипела:
— Ты что же, передумал избавляться от этой девки? Тогда ты еще больший идиот, чем я полагала. Злишься, что это я тебя использовала? Да ты на коленях будешь вымаливать у нее секс, а она будет смеяться тебе в лицо! Она всегда будет ненавидеть тебя. Впрочем, как и любая другая. Ты недостоин любви, Теодор Вайнхаи. Ты был рожден в ненависти — и сдохнешь в ненависти!
Ее безупречно красивое лицо исказила гримаса злости, уродуя его. Тео подумал, что впервые видит искренние чувства Оливии.
— Но это уже не твое дело, — пожал он плечами, развернулся и ушел от нее.
Самое мерзкое, что в ее словах была доля истины. Нет никого, кто любил бы его; и Кассандра не исключение. Его даже родная мать ненавидела, но…
У него будет ребенок. Тот, кто будет любить его бескорыстно, только за то, что он — это он. Тео станет хорошим отцом, любящим и любимым. Он верил в это — и потому злые слова Оливии не могли его ранить.
Но каким же невозможным слепцом он был, если не замечал в Оливии всего этого раньше! Жадность, зависть, злобу… а ведь считал ее совершенством.
Тео досадливо цокнул языком и выбросил Оливию из головы. У него были более важные дела. Ведь помимо купленных приспособлений нужно было собрать и свои вещи.
Он как раз закрыл сумку, собираясь уходить, когда к нему зашла Грация.
— Твой отец сказал, что ты уезжаешь.
— Наверное, стоило предупредить его в последнюю очередь, — рассерженный очередной задержкой, проворчал Тео.
— Теодор, твой отец беспокоится о тебе.
— Да неужели, — он усмехнулся.
— Если дело в ребенке, почему бы тебе не привезти запечатленную сюда? Здесь о ней позаботятся, а тебе не придется терять год.
— Да что ж вам этот год покоя-то не дает, — поинтересовался он с иронией.
Объяснять, почему это невозможно, он не собирался, тем более — Грации.
— Потому что для кадхаи твоего положения важно уметь расставлять приоритеты.
— И я расставил, — уверил ее Тео. — Я не повторю ошибку отца. Мой ребенок не будет чувствовать себя ненужным.
— Теодор, ты никогда не был ненужным! — возмутилась Грация.
— Разумеется, — насмешливо согласился Тео. — Я был нужен. Как функция. Как наследник. Как продолжатель рода. Но не как сын.
— Ты ошибаешься, Тео. Возможно, мы были излишне строги с тобой, но это не значит, что тебя не любили. По-твоему, было бы лучше, если бы ты рос избалованным эгоистом, как Мартин? Его никто не ограничивал, и он вырос самовлюбленным и заносчивым. А ведь он человек, в кадхаи все это проявилось бы в куда худшей форме.
— Надо же, — он усмехнулся. — Впервые слышу, как ты отзываешься о своем сыне плохо. Он ведь у тебя самый лучший. Сама безупречность.
— Теодор, — укоризненно покачала головой Грация. — Мы с твоим отцом были снисходительнее к Мартину, чем к тебе, но от него никогда и не ожидалось много. Это не значит, что его мы любили больше.