Когда же на сцене появился я в форме немецкого офицера, мальчишки с воплем бросились врассыпную. Это тоже вызвало дружный смех присутствующих. В условиях партизанского театра актер должен быть готов ко всяким неожиданностям. Сколько я выслушивал злобных ругательств, произносимых с такой искренней ненавистью, что сердце радовалось, так как они адресовались Гитлеру, которого я изображал.
По окончании спектакля нам приказали собираться в дорогу. В деревне ночевать небезопасно, тут почти каждый день происходили бои с гитлеровцами. Нам дали четыре подводы, и мы тронулись в путь. Доехали до Поташни, распрощались с возницами и охраной, перебрались на лодке через Березу и дальше пошли пешком. Светила луна, но идти было тяжело - ноги скользили в грязи.
Вернулись домой в два часа ночи. Наскоро умылись, поужинали, добрались до постелей и сразу же крепко уснули.
ПЕРЕДЫШКА И ТРЕТИЙ ВЫЕЗД
Утром нас разбудили окриком:
- Эй вы, артисты, вставайте! Баня готова!
После утомительного хождения по болотам это нас очень обрадовало. Мы вскочили и быстро отправились мыться.
Утро было по-настоящему летнее. На небе ни одного облачка. Солнце припекало так, будто старалось вознаградить нас за холодные, дождливые дни. Это поднимало настроение.
Кто строил баню, не знаю, но возведена она была в стиле времен Ивана Грозного, а может быть, и более раннего периода. Баня курная, то есть без трубы, и дым, пока она топилась, выходил через открытую дверь.
Это была простая землянка с полом из тесаных бревен, без окон, с одной дверью, в которую вставлено небольшое стекло. Оно было всегда запотевшим и баню по освещало. Но по этому светлому пятнышку в сплошной темноте и пару можно было днем найти дверь. Внутри бани все двигались только ощупью.
В углу сделан очаг, заваленный сверху камнями. Дым проходил между камней и валил в открытую дверь. Когда камни раскалялись и вода в баке, вмурованном в очаг, закипала, топку гасили, выливали на камни 2 - 3 ковша воды, и весь дым и угар вместе с паром выходили наружу. После этого дверь плотно закрывалась и баня была готова.
Возле входа стояли длинные скамейки, на которых и зимой и летом раздевались и одевались все, пришедшие мыться.
В первую очередь мылись мужчины - любители попариться, так как сразу температура была такая, что выдержать ее мог не всякий. Да и выдерживали только сидя или лежа на полу, все время поливая голову холодной водой. Когда становилось немного прохладнее, мылись остальные, а уж в последнюю очередь женщины.
Парились и мылись мы не спеша - день был у нас свободный, торопиться некуда и можно получить наслаждение, которое по достоинству способен оценить лишь человек, проведший несколько дней в такой изнурительной дороге, преодолевавший не раз топкие болота.
После каждой поездки Анна Степановна и я приходили к Ефиму Даниловичу, вспоминали все, что произошло за это время, и обсуждали удачные и неудачные части программы. Тут же намечали, что можно сделать для ее улучшения, а заодно прикидывали, в какие отряды следует поехать. И мы сейчас же приступали к репетициям.
Для каждого отряда готовили злободневные частушки и монтажи с рассказами о боевых делах и отличившихся партизанах. Сведения нам передавали из штаба соединения. Эти монтажи неизменно имели успех.
На этот раз Ефим Данилович сказал нам под большим секретом, что в очередную поездку выезжаем через три дня и проберемся в такие места, где вряд ли обойдется без боя. Деревни, правда, не назвал. Значит, нам предстояло сочинять злободневные монтажи экспромтом, только на месте. Впрочем, в этом деле большими специалистами слыли Ананьева и Нина Большая, и мы всегда и везде, как говорится, попадали в цель.
В конце беседы Ефим Данилович сказал, что мы можем отдыхать, но, ничего не рассказывая ребятам, надо проследить, чтобы все подтянулись и были в полной боевой готовности.
По утрам мы обычно репетировали, повторяли и отшлифовывали старое, заучивали новое. После обеда занимались чисткой оружия, мелкой починкой одежды и обуви. Каждый наш выезд мог сопровождаться боевыми действиями, а потому никого не удивило, когда в эти свободные дни особенно тщательно проверялось оружие, выдавались добавочные патроны и гранаты, менялись винтовки на автоматы, сброшенные нам недавно с самолетов.
Погода установилась хорошая, и в отпущенные нам три дня мы отдохнули в полную меру. Сознание того, что торопиться нам некуда, создавало спокойное, радостное настроение.
Я просматривал и приводил в порядок свои дневники, в которых записывал все, что произошло за время наших гастролей.
Тихо стало в пуще, ни стрельбы, ни взрывов. Она целиком наша. Теперь можно спокойно ходить и разъезжать по ней днем и ночью, никого не опасаясь. Роли переменились! Партизанское движение разрослось настолько, что немцы засели в районных центрах и каждую ночь ждали нападения. В местечках, где расположились немецкие гарнизоны, на окраинах, в защищенных колючей проволокой окопах расставлены пулеметы, ходят патрули с собаками, да и весь гарнизон готов каждую минуту подняться по тревоге.
Ночью пуща молчит. И кажется, что там никого нет. Но немцы хорошо знают, что партизаны не снят. Эта мнимая тишина наводит ужас и на гитлеровских холуев, чувствующих приближение неминуемой расплаты.
Во всех гарнизонах, а также вдоль железных дорог ночь напролет строчат пулеметы и автоматы. Немцы стреляют в воздух. Беспрерывно взлетают осветительные ракеты. Страшновато в гарнизонах и на постах. Телефоны не работают - партизаны беспрерывно обрывают провода. Иногда слышны взрывы тоже партизанская работа!
А утром приходят в штаб связные, разведчики, подрывники с донесениями о проведенных операциях. О результатах диверсий сообщают и работающие на станциях.
Молодежь рвется в бой. Не хныкает, не жалуется. Хотя у каждого свое горе. Многие потеряли родных и близких.
Анна Степановна Ананьева, например, не знала ничего о судьбе трех дочерей и мужа, но никто никогда не видел ее угрюмой. Она вместе с Ниной Большой сочиняла частушки и монтажи для нашей программы и принимала в ней самое деятельное участие. Во всех походах, даже в самых труднопроходимых местах, она была неутомимым пешеходом и садилась на подводу только тогда, когда ехали все.
9 июня мы отправились в длительную поездку по партизанской зоне. Перед выездом Ефим Данилович рассказал нам, что район, в который мы сейчас направляемся, чрезвычайно опасен и нужно быть готовыми ко всевозможным случайностям, вплоть до боевых действий.
Дорога нам знакомая и такая же трудная, как и во время предыдущих поездок. Подводы приходилось то разгружать, то снова загружать. Почти через все препятствия вещи и декорации переносили на руках. В одном месте моя лошадь сорвалась с моста и, увлекая телегу, полетела в воду. В речке оказался и я. С трудом партизаны вытащили и меня, и лошадь. Наконец добрались до базы отряда имени Дзержинского.
Большой лагерь, много землянок, но все они пустые. В лагере всего несколько человек - остальные на боевых операциях.
Поместились в штабе. Поужинали. Разведчики повалились на свежесорванные ветки, разостланные на полу. Ефим Данилович лег на кровать, вторую предоставили мне, а на третьей поместились Нина и Ледя. Остальных дежурные по лагерю развели по разным землянкам.
На другой день подъем назначили на 6 часов, так как нужно проехать сорок километров - самую длинную и опасную часть пути. Чтобы двигаться быстрее, нам дали пятую подводу.
Позавтракали, смазали телеги дегтем, уселись на подводы и поехали. Впереди верховые - Ефим Данилович и разведчик. День солнечный, жаркий. Небольшой ветерок. Болото постепенно кончилось, и дорога стала твердой. Проехали мимо партизанского кладбища, через мост.
За Неманом кончились леса и начались луга. Вдали показались Кореличи крупный немецкий гарнизон. Отлично видны здания. Немцы, конечно, тоже видят нас, но... хоть видит око, да зуб неймет!