Ауже наши бойцы рыскали по бывшей немецкой твердыне, шарили, копали в раздавленных дзотах, в уцелевших ходах сообщения, в воронках. Но, кажется, ничего существенного никто не нашел, слишком перемолота была земля, да и до нас бойцы передовых частей успели тут пошарить.
Дальше, дальше на запад. Всюду валяется искореженная немецкая техника, специальная команда убирает мертвецов. К вечеру набрели на деревню, к удивлению, отчасти уцелевшую и с жителями — все больше женщинами и детьми, которые во время последних боев хоронились в лесах, а сейчас возвращались и тотчас же начинали разыскивать припрятанный скарб. Мои хозяева, где я остановился ночевать, откопали самогонный аппарат и спешно стали его монтировать. Утром они явно дожидались нашего ухода, чтобы начать гнать самогон.
Рота двинулась дальше. Никакого приказа не было, но здравый смысл подсказывал идти вперед, а не сидеть на месте, идти на неведомый запад, куда двигалась вся 48-я армия.
Самое интересное на войне это, конечно, наступать, но добавлю — наступать во втором эшелоне, да еще позади минеров, более или менее добросовестно расчищавших полосу вдоль дорог. Будь у меня тогда блокнот, я мог бы записывать каждый час все новые, ранее неизведанные и очень интересные впечатления.
Настали дни, вошедшие в историю под названием «Бобруйский котел», на правом фланге от нас наступала 3-я армия 2-го Белорусского фронта, на левом фланге — 65-я 1-го Белорусского, та, которая сменила нас в районе Шацилок. Военные историки лучше знают, как армии пошли наступать, как и где окружили немцев. Мы тогда ничего этого не знали, видели только, что все воинские части устремились вперед.
Сейчас в моей голове удержались только ничтожные обрывки впечатлений от первых трех дней наступления, когда наша рота прошла через Бобруйск, вышла на шоссе Бобруйск — Минск и, не дойдя до Осиповичей, свернула прямо на запад. Вот эти обрывки, отдельные запомнившиеся эпизоды, в каком они порядке следовали — не помню.
Немецких трупов все больше и больше. Погода жаркая. От трупов смрад. Наших убитых не видно, их успели уже похоронить. Машины, подводы двигаются вперед, многие части, в том числе и мы, идут пешком. Строжайше запрещаем бойцам отбегать в стороны — дескать, подорветесь на минах. Однако никто не подорвался, и бойцы отбегают в кусты, случается, выходят оттуда обутые в сапоги, засовывая что-то в свои котомки. Самородов мне принес консервную банку, я читаю: «Португальские сардинки», кричу: «Это яд, выкинь сейчас же!» Он невозмутимо достает кусок хлеба, открывает ножом банку, и мы с аппетитом съедаем.
Труп толстого немецкого офицера в фуражке с высокой тульей, в расшитом серебром мундире, но без брюк и кальсон. Мертвец лежит оскаленный, бесстыдно раскорячив белые ляжки, его яйца раздулись как футбольный мяч. Целая дивизия проходит мимо, кто хохочет, кто отворачивается.
Навстречу идет группа немцев, человек тридцать, впереди офицер с белым платком на палке. Останавливаются, спрашивают — кому сдаваться, мы направляем их дальше на восток.
На крытом грузовике везут четырех пленных немецких генералов. Машина с трудом пробирается навстречу нескончаемому потоку, поэтому я успел их разглядеть. У заднего борта два наших автоматчика, а в глубине темные фигуры с черно-белыми крестами на шее и груди. Один генерал худощавый, горбоносый, с выпученными белесыми глазами, другой маленький, толстый, в очках, остальных не помню.
В стороне от большака, в старом карьере гора немецких трупов. Видно, неохота было вести пленных, и конвойные с помощью проходивших бойцов всех их перестреляли.
Ведут пленных под конвоем. Сколько их? Вереница нескончаема, несколько сот или тысяч, лица грязные, небритые, мрачные, одежда вся в пыли. Месяца два спустя я видел кино, как вели через Москву подобных, попавших в плен при нашем наступлении на Белоруссию.
Проходим через Бобруйск. Девушка-регулировщица направляет нас по боковой улице. Город горит, но пожары уже заканчиваются. Говорят, наши успели захватить в складах несметные запасы продовольствия. Местного населения почти не видно. Отдельные люди, все больше женщины, копаются на пожарищах, две из них проволокли бревно.
За Бобруйском заметно больше брошенной немецкой техники. Ее настолько много, что двигаться машинам почти невозможно. Ведь в первые дни наступления была перерезана дорога на юго-запад — Бобруйск — Слоним, тогда немцы бросились по большаку Бобруйск — Минск, идущему через болота по высокой дамбе. Однако в районе Осиповичей наши танки этот большак тоже перерезали. Побросав и отчасти спалив и уничтожив всю технику, немцы кинулись пешком в сторону болота, сплошь заросшего лесом.