К сожалению, не более недели пришлось нам ездить вдвоем в коляске.
Однажды ехали мы впереди роты и остановились возле одного немецкого хутора. Зашли вдвоем в дом, заказали немке сварить нам кофе, а я разложил провизию и стал угощать Пугачева. Всегда угощал я, Алексей Андреевич был такой удивительный бессребреник, что никогда никаких запасов не держал.
Куковицкий распряг лошадей пастись и присоединился к нашей трапезе. Тут мы услышали шум и увидели, что мимо дома промчалось, поднимая пыль, несколько танков Т-34.
Когда же мы после обеда вышли наружу, то вместо коляски увидели сплошное месиво из деревяшек и железок. По гусеничному следу мы поняли, что один из танков свернул с дороги, переехал через кювет и нарочно раздавил наш экипаж. Пришлось нам дожидаться ротного обоза.
С тех пор я никогда в жизни не ездил в коляске.
Остановились как-то ночевать в одном помещичьем имении. К этому времени я научился хорошо понимать по-польски, сам разговаривал неуверенно, однако поляки меня понимали. Разговорился с бывшими батраками помещика — немецкого барона, который успел убежать с семьей.
Все наши учебники истории и политграмоты, основываясь на цитатах из классиков марксизма, твердят о классовой ненависти, об эксплуатации, но вот любопытно — сколько раз мне приходилось беседовать с поляками-батраками, и везде они превозносили своих господ, даже если те оказывались немцами. Поляки говорили, что быть батраком гораздо спокойней, чем крестьянином, не нужно заботиться о сбыте продукции, о топливе, о налогах, помещик предоставляет тебе дом, дрова и жалование платит.
В том имении, где мы тогда остановились, поляки, собравшись кучкой, единодушно высказывали свои прямо противоположные марксизму взгляды и окончательно убедили меня в своей правоте.
Однажды мы задержались — строили заново мост. Вернее, строился он взводом Пугачева, а все остальные занимались подсобными работами: заготовляли и подвозили лес, насыпали подходы к мосту.
К вечеру мост был закончен. Усталые, мы разместились в деревне, в бывших немецких опустевших домах. В той же деревне жили и поляки.
Дом, который занял 1-й взвод, был большой, двухэтажный. Литвиненко, Самородов и я выбрали спальню с широкой — человек на пять — кроватью, с пышными перинами, сложили вещи и пошли на кухню ужинать при свете единственной нашей лампы, сделанной из гильзы снаряда.
Тусклый ее свет плохо освещал мерцающим огнем просторное помещение. На огромной плите бойцы жарили какие-то свои яства. Стоял чад от подгорелого сала. Втроем мы сели за стол, собираясь распить по чарочке самогону.
Куковицкий поставил на стол сковороду с салом, Литвиненко разлил самогон, мы чокнулись, выпили, собрались выпить по второй…
А надо сказать, что наши бойцы, останавливаясь ночевать в пустом доме, тут же начинали его обшаривать от подвала до чердака, иногда находили что-либо ценное из съестного. Так, не сразу мы догадались, что дымоход на чердаке нередко проходил через специальный металлический шкаф, в котором коптились окорока и грудинка. Впоследствии, когда разрешено было отправлять домой посылки весом до 6 кило, я отправил копченое сырое сало, но не жене и сыновьям в деревню, а матери в голодную Москву, она его разделила между всеми родными, а мне написала, как все были довольны.
В тот же раз мы закусывали жареным салом, и вдруг раздался непонятный шум.
Вбежал один боец с криком:
— Трех человек в подвале нашли!
— Ведите их сюда, — приказал я, продолжая ужинать.
И они предстали перед нами. Молодая девушка — писаная, как мне тогда показалось, красавица, девушка-подросток и пожилая женщина. Их окружали наши бойцы.
Оказывается, забрались они шарить в подвале, набрали там сколько кому требовалось картошки на ужин и увидели в углу кучу перин. Кто-то дернул одну из перин за угол и обнаружил под нею этих трех немок.
Я смотрел на них, они на нас. Очевидно, так же смотрела на разбойников Стеньки Разина пленная персидская княжна со своими рабынями. Мерцающий свет лампы-гильзы, наверное, усугублял их ужас…
— Разденем их догола, — сказал Литвиненко.
— Ну да, нам с тобой на двоих старшую, Сергею Михайловичу младшую, а старуху Куковицкому, — согласился Самородов.
— Не хочу старуху, — проворчал Куковицкий.
И тут я увидел, что пожилая женщина вся дрожит мелкой-мелкой дрожью. Я вспомнил, что так когда-то дрожала моя мать, когда пришли арестовывать моего отца и моего старшего брата…