Утром я шел на доклад к Пылаеву, докладывал — сколько забил свай. Пил он тогда вместе с майором Елисеевым. Я приходил к ним в девятом часу, оба они еще нежились на немецких перинах, но их ППЖ — у Пылаева Вера, у Елисеева — не помню как звали, но не его прежняя Анечка — уже хлопотали, готовя господам завтрак.
Я называл число забитых свай, докладывал — как прошла ночь, Вера мне подносила стакан самогону, выпивал залпом, чем-то закусывал и шел в келью монашенки спать.
Однажды ночью внезапно налетели немецкие самолеты, они бомбили, навели панику, но безрезультатно. А один немецкий самолет был пойман нашими прожекторами, с разных сторон понеслись к нему разноцветные нити трассирующих пуль, и он был сбит.
Утром, когда я пришел с докладом к начальству, у них сидел неизвестный мне лейтенант с бутылкой немецкого шнапсу в руках.
— Тебя только и ждем, — сказал Пылаев и объяснил, что лейтенант из подразделения прожектористов, ему нужна справка — откуда светили первые поймавшие немецкий самолет лучи прожекторов.
Я сказал, что прожекторов было очень много, они по всему небу плясали и который из них первый засветил вражеский самолет — нельзя было понять. Однако наши командиры выдали лейтенанту справку, что засветили прожектора с севера. Лейтенант, очень довольный, предвкушая награды, уехал, оставив бутылку шнапсу.
Забивка свай пошла так успешно, что взвод плотников Пугачева не успевал их ровнять, наращивать, ставить по рядам насадки. Вскоре все сваи были забиты. Ночные работы прекратились, но в моем взводе не было плотников, и потому нас назначили на подсобные работы; с помощью болтов крепить сваи бревнами — укосинами, и так и эдак получались сплошные буквы «X».
Болты нам выдали, но, чтобы их ставить, требовалось вертеть в сваях дырки, а у нас был лишь один бурав. Начальство материлось, из-за нашего отставания стопорилась вся работа.
Выручил Самородов: на соседнем участке 73-го ВСО под навесом он усмотрел десятка два буравов. Я пошел и убедился: да, лежат несколько связок небесно-голубого цвета. Как же их достать? Послать бойцов мужчин я побоялся — еще чего доброго, их поймают, изобьют. Послал трех девушек с пустыми ведрами, будто за водой. Они сперва сделали жалобные личики:
— Да как же это, да мы не умеем…
— Я вам приказываю! — завопил я.
И они пошли и принесли бурава. Но небесно-голубой цвет слишком заметен — в 73-м ВСО хватятся, скандал поднимут, если обнаружат у нас свою пропажу. Тот же Самородов догадался бросить бурава в костер. И через полчаса наши бойцы спокойно вертели дырки в сваях с помощью буравов черного цвета. Работа у нас сразу пошла на лад.
А между тем на фронтах началась смертельная схватка на западе, на берегах Одера. Тут в тылу мы видели только эскадрильи самолетов и напряженную работу паромов, днем и ночью переправлявших автомашины с грузом. И беспрерывно слышалась артиллерийская канонада. Это в 25 километрах в городе Грауденце заперся немецкий гарнизон и, несмотря на полную безнадежность своего положения, яростно защищался.
Однажды днем немецкий самолет на большой скорости пролетел над мостом очень низко, поливая свинцом строительство, и так же быстро и неожиданно улетел. Жертв, кажется, не было. Последний раз в жизни я видел врага, притом так близко. Зенитки застрекотали со всех сторон, но, кажется, прозевали, и безумный храбрец скрылся.
В те же дни в последний раз мы видели немецкие листовки. Они были разбросаны повсюду, их подбирали, читали. «Берегитесь, — грозили листовки, — мы изобрели такое страшное оружие, что все вы будете немедленно уничтожены, не поднимайтесь в атаку, как вам приказывают ваши командиры, вас ждет неминуемая смерть».
Мы смеялись, не верили ни единому слову, видели, что войне скоро конец. А ведь доля правды в этих листовках была. Много позднее я узнал, что немцы лихорадочно спешили изобрести атомную бомбу, но не успели.
Я сейчас не помню, какой именно приказ Сталина и какая именно цитата. А его сочинение в ковровской библиотеке мне выдать отказали, но смысл слов великого вождя был тот, что на войне каждый показал себя — кто за нас, кто против нас. Отсюда все имевшие скверное социальное происхождение усмотрели: раз мы на войне храбро сражались за родину (не за Сталина, конечно) или усердно трудились в тылу, значит, мы полностью реабилитированы и нас перестанут попрекать за дворянское происхождение. Но я понимал, что для полной моей реабилитации (а за какие вины?) мне еще нужно заработать орден. А здесь на строительстве моста я предвидел, что могу заслужить награду, если только в чем-либо не оплошаю, как в случае с подполковником. Ну и конечно, мое самолюбие было уязвлено: по всем трем ротам я остался единственным командиром взвода без ордена.