Поляки, как известно, народ предприимчивый, но лишь там, где надо проявить частную, для себя лично, для семьи, а не для государства или для социализма инициативу и коммерческую сметку.
Один такой поляк явился к Пылаеву и попросил его помочь оборудовать не более не менее как пивной бар. От нас для этого дела требовалось немного: четыре плотника срочно принялись оформлять зал, Ярошенко начал украшать и писать вывеску. Наши подводы доставили из беспризорных немецких домов мебель, краски, доски и прочее необходимое; от какого-то столь же предприимчивого деревенского поляка привезли сколько-то бочек с пивом. Не знаю, дал ли поляк Пылаеву что-либо, но для нас — командиров — была обещана бочка пива.
Работали всего несколько часов, с энтузиазмом не меньшим, чем на строительстве мостов. А на следующий день уже с утра Пылаев, Ледуховский, Ястреб, старшина Минаков и все командиры взводов со своими помощниками явились в пахнущий свежей краской зал и расположились на немецких креслах, сели за дубовые немецкие столы. Так началось распитие пива из высоких кружек с гербом города Бромберга — медведь идет по зубцам крепостной стены.
Выпив две кружки, Пугачев, по привычке ворча, ушел. После трех кружек ушел хронически страдающий желудком желчный Ледуховский. А прочие остались. Пили, ходили отливать на задворки, опять пили; обедать нам принесли в пивную. Снова мы пили и отливали, то молча, то переговариваясь о чем-то. Сколько я выпил кружек — не помню, начал было считать, да со счету сбился. К вечеру бочка опустела, и мы разошлись спать. Наверное, и сейчас наследники того владельца бара процветают. А начало того процветания положила 2-я рота 74-го ВСО.
Висла текла не в самом Бромберге, а за несколько километров.
Баржей, принадлежавших частникам-полякам, было подано, кажется, четыре. Буксир всех их собирался тащить вверх по Висле до города Плоцка.
На трех баржах ехала одна из рот 73-го ВСО под командой капитана Чернина, на одной, самой большой, барже часть нашей роты под моей командой. Пылаев, все прочее ротное начальство, взводы 2-й и 4-й Пугачева и Эйранова должны были следовать на подводах в тот же Плоцк. Со мною ехал еще 3-й взвод Пурина, хозяйственники подкомандой старшины и все наши коровы.
Грузились целый день. С собой забрали много продуктов; один из трюмов загрузили картошкой из немецких подвалов, в другом трюме оборудовали хлев. Коров подцепляли поперек живота веревкой, и р-раз — не успевала корова испугаться, как с помощью блока перекидывалась на палубу.
Рядом на другие баржи шла такая же лихорадочная погрузка под командой капитана Чернина.
Подъехал на грузовике майор Харламов, подозвал меня, и мы с ним прошлись несколько раз по берегу. Сперва он меня все расспрашивал — сколько людей идет, сколько и каких продуктов взяли, понимаем ли мы важность задания: начать расчистку русла Вислы выше Плоцка. Когда все деловые разговоры кончились, он заговорил о скором окончании войны, о скорой победе. Он был москвич, и мы договорились с ним встречаться и в будущем. Потом он не по-военному пожал мне руку и уехал. А на следующий день его нашли мертвым, с грудной клеткой, проломленной баранкой автомашины. Он задумал учиться водить машину, сел за руль, шофера посадил рядом и, выпив стакан самогону, поехал, налетел на дерево и был убит на месте, а шофер отделался тяжелыми ранениями.
Как всякий крупный руководитель, главный инженер ВСО-74 Александр Алексеевич Харламов имел и недостатки, и положительные качества. Он был проще и доступнее многих господ офицеров вроде олимпийца майора Елисеева. У него в Москве оставалась семья — жена, дети, а здесь он завел ППЖ — отвратительную калмычку докторшу Санжиеву, которую в армии спасли от участи всех калмыков, сосланных в Казахстан неизвестно за что. После смерти Харламова Санжиева сумела прельстить плановика Виктора Подозерова, который почти всю войну тосковал по своей жене и по своему маленькому сыну, оставшимся в Ленинграде, а под конец не выдержал.
Погрузка на баржи была закончена вечером. Ночью вести баржу опасались, и я собрался идти отдыхать, как пришел вестовой звать меня к капитану Чернину. Я пошел.