На войне время от времени со мной случались мелкие неприятности, когда меня принимали за еврея, — не сажали на попутную автомашину, насмехались и т. д. Но в данном случае мне здорово повезло.
Я пришел к капитану Чернину, когда он со своим бухгалтером пили утренний кофе с трофейным коньяком. Встретил он меня чрезвычайно любезно, усадил, угостил. Я ему откровенно объяснил, в какую передрягу мы попали. Он тут же приказал бухгалтеру оформить выдачу мне сухого пайка на 80 человек на 10 дней, с тем чтобы в будущем какие-то лимиты были переданы из 74-го в 73-й ВСО. О Пылаеве он сказал, что ему поручено вместе с двумя ротами 73-го ВСО строить «коровий мост» за 30 километров выше Варшавы. Он указал мне на карте населенные пункты на том и на другом берегу Вислы, возле которых будет строиться этот самый мост. Так как 73-й ВСО дислоцируется на правом берегу реки, очевидно, рота Пылаева должна расположиться на левом. И следовательно, мне следует ехать через Варшаву дальше вдоль берега.
На мой вопрос — а что такое коровий мост, Чернин мне объяснил, что по всей Восточной Германии из опустевших немецких хозяйств изъято несметное количество коров, которых собираются гнать своим ходом в СССР. Но было сочтено, что через столицу дружественного государства вести стада неудобно, а потому и решили строить мост в обход Варшавы.
У меня был солидный опыт с коровами. Я сказал, что еле-еле провел их за 80 километров, а 1800 они не пройдут никак.
На это Чернин мне ответил, что высшее начальство всегда умнее низшего. А наше дело не рассуждать, а выполнять приказы.
На этом мы расстались. Через два часа, получив продукты, взвод направился дальше. Большую часть отобранного я вернул владельцам.
Не помню, сколько дней мы ехали до Варшавы. По асфальтовому шоссе в ту же сторону двигались на подводах или пешком возвращавшиеся на родное пепелище поляки — мужчины, женщины, дети. Пешие везли на велосипедах и в детских колясочках свои вещи. Мы иногда подсаживали самых усталых, а также детей.
Запомнился один старый поляк, которого я посадил на свою подводу. Он был очень стар и хорошо говорил по-русски. В тот день мы должны были проехать через Варшаву. Окрестности ее уцелели, но чем ближе мы подъезжали к центру города, тем больше нам попадалось разрушенных домов. А после какого-то перекрестка — подряд все дома были сожжены, разрушены; стояли одни коробки — остовы домов, закопченные, страшные. Старый поляк стонал. Он говорил, что семьи у него нет, он едет в родной город умирать, говорил, что Варшава была красивейшим городом в мире, и ужасался при виде разрушений. Он не мог смотреть и лег ничком на телеге.
Я его утешал, говорил, что у нас много разрушено городов, а в таком прекрасном городе, как Сталинград, разрушений куда больше, чем в Варшаве.
В тот раз, не видя Вислы, я не смог оценить подлинной красоты и величия большого города на широкой реке. Но разрушения в центре, где все дома стояли закоптелыми коробками, были действительно ужасны. Мы ехали, кажется, по Маршалковской.
Тогда я еще не знал, а позднее мне неоднократно рассказывали поляки, что в этих разрушениях косвенно были виноваты мы. Ведь 1-й Белорусский фронт почти подошел к Варшаве и наши войска заняли Прагу — ее правобережное предместье. И тогда поляки подняли в Варшаве восстание, а мы, вместо того чтобы помочь восставшим, по приказу Сталина предательски отступили, потому что Сталин не желал образования в Варшаве правительства Бур-Комаровского. И немцы потопили восстание в крови, сожгли и разрушили польскую столицу. Сейчас историки обеих стран скрывают эти факты.
Через пригород Мокотув мы выехали из Варшавы, где-то остановились ночевать. А на следующий день я увидел великолепный дворец посреди векового парка. И хоть рано было, я приказал остановиться на обед, а сам пошел ко дворцу.
Дворец был выстроен в стиле барокко, с вычурными колоннами, с бельведером и флигелями. У входа я встретил старика сторожа. Он мне сказал, что дворец называется Вилянув и был построен в XVII веке как резиденция короля Яна Собесского, позднее он перешел к графам Браницким, а в последнее двадцатилетие был государственным музеем. Старик повел меня смотреть. В первом зале стояло рядами прямо на полу множество портретов XVIII века — все надменные вельможи в огромных париках и оголенные дамы с высокими прическами. Под портретами были подписи громких польских фамилий — Радзивилл, Сангушко, Потоцкие и прочие.
Подошел какой-то господин, сказал, что смотреть нельзя. Я извинился, объяснил, что люблю старину и старое искусство и преклоняюсь перед теми поляками, которые в эти страшные годы сумели сохранить такие ценности.