Последний раз я видел Матвея Дымента еще в Боголюбске. Я провожал его и Подозерова, ехавших в Дмитров, вперед на пассажирском поезде. Дымент, обычно холодный и скрытный, тут с жаром мне стал передавать рассказ одного военного о грандиозном партизанском движении, пылавшем по всей Белоруссии, о чем мы тогда совсем не знали. И еще Дымент говорил о наших скорых будущих победах.
Признаться, я не был тогда столь радужно настроен. Мне казалось, что война будет изнуряюще долгой, и конца ее я никак не представлял. Но облик человека, твердо верящего в прекрасное будущее России, много раз вспоминался мне в течение следующих лет войны.
А вот что мне рассказал много позднее про Дымента Подозеров:
Оба они, приехав в Дмитров, узнали, что работы еще не начались, и поселились в маленьком домике в ближайшем селе Подлипечье. Оба они спустя неделю в один и тот же день заболели сыпным тифом. Их отвезли в дмитровскую больницу.
Подозеров болел тяжко и был настолько слаб, что едва мог поднять руку, однако выздоровел.
Дымент переносил тиф легче, но был все время в забытьи и вел себя бурно, часто вскакивал и с дикими криками бегал по больничному коридору. Его связывали, укладывали на койку, он разрывал полотенца и вновь убегал. Однажды ночью он вдруг затих. А когда медсестра утром стала обходить палаты, то обнаружила, что койка Дымента пуста. Подняли тревогу, стали искать, в помещении не нашли, а наружная дверь оказалась незапертой. В ту ночь бушевала дикая метель, за несколько шагов ничего не было видно. Бросились с фонарями во двор, но поиски не привели ни к чему. И только утром, когда разведрилось, в дальнем конце больничного двора нашли голое скрюченное, замерзшее тело, прижавшееся к забору и полузанесенное метелью.
Прокуратура подняла было следствие, но дело ограничилось выговорами. Цецилия Ивановна Руднева — главный врач нашего района — мне впоследствии рассказывала, что Дымент, очутившись голым на улице, видимо, от холода и метели сразу пришел в сознание и, очнувшись, естественно испугался, побежал, куда гнал его ветер. Он стучался в один дом, но ему не открыли, он побежал дальше…
Я был на его похоронах. Член бюро парткома сказал казенную речь. Я хотел добавить о своей последней встрече с покойным, как тот верил в грядущую победу, но потом раздумал. Кто-то выстрелил из нагана. Мы опустили гроб в могилу. Два старичка стройбатовца стали закапывать. Все разошлись.
А Виктор Подозеров выздоровел. Но из краснощекого круглолицего молодца он превратился в желтого, иссохшего старика. Мне пришлось принять участие в хлопотах, чтобы выписать ему дополнительный паек. И нашлись люди, которые нарочно тянули это дело. Дважды я ходил к Зеге, чтобы добиться лишнего куска хлеба для человека, стоявшего на пороге могилы. А через два месяца молодость взяла свое и лицо Виктора вновь приобрело свою прежнюю округлость.
О невероятной спешке строительства говорили очень много, то и дело вызывали меня на вечерние заседания и совещания, вся трасса была уставлена плакатами, прославлявшими мудрость великого Сталина, имя которого склонялось во всех падежах.
В помощь пришли механизация и аммонал. Под самым Дмитровом трасса проходила глубокой девятиметровой выемкой. Выкопали шурфы, заложили в них взрывчатку. Раздался грандиозный, оглушительный взрыв, заходила земля, кое-где в городе полопались в домах оконные стекла.
Некрасов и я с двух концов выемки стали нивелировать поперечники для замера выброшенной взрывом земли. Закончив, побежали считать, считали в две руки, проверяя друг друга. Зеге, новый наш главный инженер Карагодин и истерический начальник техотдела Итин стояли над нами, когда мы щелкали на счетах и крутили арифмометр. Оказалось, взрыв дал 36 тысяч кубов, но в той же выемке копать еще нужно было очень много.
Другую выемку разрабатывали экскаваторы. Ими командовал бывший наш начальник работ Проценко — энергичный, умный, напористый, но чересчур молодой. У него не хватало практического опыта, и такого конвейера, какой должен быть при слаженной работе экскаватора с автомашинами, не получалось. То экскаваторы начинали кашлять и автомашины выстраивались в длинную очередь, то тяжело нагруженный ЗИС застревал на расползающейся дороге, образовывалась пробка и ковш экскаватора уныло опускался вниз.
В порядке летучей проверки мне приходилось много заниматься замерами вынутой земли на тех участках трассы, где разработка шла вручную.
Наши прорабы безбожно туфтили, обманывая своих начальников участков, а те, отправляя сводки в район, еще прибавляли несуществующие кубы, а район еще набавлял кубы, а управление тоже преувеличивало данные. Словом, в Москву доставлялись вполне благополучные цифры. Так приближался день, когда по сводкам земляные работы должны были считаться законченными, а фактически еще половина кубометров покоилась нетронутой.