— Вот куда надо добавить, тогда и работа будет.
Старик Эйранов, всегда сдержанный, корректный, читая сводки своих прорабов, иногда приходил в неистовство. Выходило, что нормы на земляных работах выполняются на 20, на 25 %. Нажимая на прорабов, он поневоле заставлял их туфтить, а мне предстояла неблагодарная задача проверять эту туфту. А что делать дальше — разоблачать ее или замалчивать?
Эйранов, конечно, знал, что туфты на трассе много, и повел себя по отношению ко мне дипломатически: он никак не давал мне времени вести контрольные замеры, а отвлекал то на разбивку и восстановление трассы, то на разбивку водоотводов и резервов или на установку лекал. С другой стороны, он меня действительно изредка подкармливал из каких-то неведомых мне фондов. Мне и родителям удавалось раза два кое-что принести, несмотря на то, что к участковой столовой ИТР присосалось много прихлебателей.
Сам Эйранов был безусловно и безупречно честен, но слишком доверчив и не обладал хозяйственной жилкой, а надували его снабженцы бессовестно, грабили под самым его носом.
Они, например, предложили ему получать обед и на жену, нигде не работающую, он гордо отказался, но, обедая на дому, получал на себя и на сына Виктора, работавшего десятником, две порции, равные десяти нашим итээровским. К нам в столовку он не заглянул ни разу и не знал, что нас кормят плохо.
Таким же Эйранов был и на производстве. Инженер-экономист по образованию, он мастерски составлял сводки, но конкретно руководить, объяснять, показать, научить, поправить он не мог.
Ежедневно он важно проходил по трассе и делал замечания только общего порядка: почему рабочие сидят у костра, почему медленно двигаются? Ауказать, что криво выкопано, куда отвести воду — этого он не говорил.
Всеми делами на трассе заправляли два прораба: инженеры Мирер и Крылов.
Мирер был интеллигентный, флегматичный еврей, типичный кабинетный проектировщик, не умеющий подойти к рабочему и не знающий, как организовать его труд.
Крылов когда-то молодым плотником попал на рабфак, через три года попал в вуз, а еще через три года стал инженером.
Ясно, что от такого образования многого требовать не приходилось. Общеобразовательное невежество бывшего плотника было просто ошеломляющим, но природная русская сметка всегда его выручала на производстве, и он считался хорошим инженером.
Была у Эйранова бригада пятнадцатилетних мальчишек из Западной Белоруссии, к ним относились с недоверием, как к выходцам из мест, где был строй капиталистический. Тоненькие, красивые, словно ангелочки, они ходили, как беспризорники 20-го года, в жутких лохмотьях, усеянных вшами. Голод и лишения они переносили стоически, всегда были веселы, пели по вечерам свои песни и никогда между собой не ссорились. Впоследствии, когда они подросли, в армию их не взяли и в комсомол долго не принимали.
Дополнительное питание они доставали энергично, не брезгуя такими способами, какие приносили Эйранову немало хлопот, когда у местных жителей погреба оказывались обчищенными, а замки выломанными. С наступлением весны ангелочки потихоньку от начальства ежедневно отряжали двоих на добывание пищи. На полях оставалось много картофеля. Из оттаявших, вонючих и полужидких картофелин они пекли блины, которые называли «тошнотиками», блины, настолько отвратительные на вкус и запах, что я их есть не мог, а юноши поглощали свои гадости с большим аппетитом, да еще продавали излишки стройбатовцам по 3 рубля за штуку.
Получая рабочих для своих замеров именно из их бригады, я с ними подружился, научил их варить суп из молодой крапивы и из сныти и делать салат из одуванчиков.
Яркой фигурой был их бригадир Ваня Стахевич, умный, энергичный, смелый мальчик, закончивший семилетнюю польскую школу. Впоследствии, отчасти по моей рекомендации, он был направлен чертежником в Управление и там завоевал всеобщую симпатию. Его поставили сперва техником, потом перевели в старшие техники, а когда война закончилась, отправили было на курсы младших лейтенантов, но он был возвращен оттуда из-за своей анкеты.
Между тем события на фронтах нарастали. Было приостановлено движение японцев на Новую Гвинею и наступление немцев в Египет. В газете промелькнули две строчки о том, что Сталин принял японского посла и долго беседовал с ним. Стали шептаться — уж не собираемся ли мы заключать сепаратный мир? И вдруг через два дня после того сообщения вечером по радио я услышал голос Левитана, возвещающий, что сейчас будет объявлено правительственное сообщение. Сидели мы тогда в столовке. И сразу все вздрогнули, насторожились.