Глава восьмая
Саратовский рубеж
Снова я попал в эшелон и снова стал жадно всматриваться в жизнь, мелькавшую через открытую дверь товарного вагона.
В начале осени поля выглядели еще страшнее, чем весной, — все цветы отцвели, сурепка и полынь побурели, несжатая рожь полегла и начала прорастать. Редко попадались картофельные борозды и копны, еще реже изумрудная озимь. Кое-где было видно, как женщины пахали на коровах или вскапывали землю лопатами.
Проехали через города Мичуринск, Тамбов, Кирсанов, Ртищево и везде видели ту же полынь и сурепку. Не доезжая ста километров до Саратова, наш эшелон свернул на юг по железнодорожной ветке на Баланду. На третий день мы прибыли на конечный пункт нашего пути — станцию Лысые Горы.
Началась выгрузка. С первой же автомашиной я и Некрасов поехали в районный центр Широкий Карамыш, где собирался разместиться штаб нашего УВСР-341.
Нас встретил главный инженер Карагодин, заранее выехавший с Воронежского рубежа на автомашине. Он дал нам час времени на подыскание квартиры и на еду.
Я поселился один в маленьком домике у некоей хозяйки, чей муж был на фронте. Жила она с двумя маленькими детьми и с параличной и полоумной, делающей под себя свекровью, отчего вся комната была пропитана вонью. Но сгоряча я этого не заметил, а когда захотел переменить квартиру, было уже поздно, все дома заполнились нашими людьми.
Пухленькая хозяйка вскидывала на меня томные глазки, а по ночам вздыхала и кашляла на своей перине. Я лежал на полу в двух шагах от нее, но делал вид, что не замечаю намеков. Несколько дней подряд она меня усиленно подкармливала, но потом, убедившись, что я не обращаю на нее никакого внимания, перестала меня приглашать к столу.
Районный центр Широкий Карамыш был большим селом, когда-то славившемся торговлей хлебом. Село раскинулось на берегу речки того же названия — притока Медведицы. По этой-то речке нашему УВСР предстояло строить оборонительный рубеж, который должен был защищать Саратов с юго-запада в случае немецкого прорыва из Сталинграда.
В штабе УВСР меня поразило большое количество военных — капитанов и лейтенантов. Оказалось, что все они прибыли на рекогносцировку этого рубежа. Карагодин представил Некрасова и меня старшему из них, высокому белокурому капитану с рыжими усами. Этот последний свел Некрасова с другим капитаном, а мне сказал, что мой начальник еще не прибыл, а сейчас приказал мне следовать за ним.
Дня три с утра до вечера я ходил следом за капитаном Наугольниковым Сергеем Михайловичем, который знакомился с расположением будущих БРО и принимал работу командиров-рекогносцировщиков. Меня он взял с собой просто, чтобы не было ему одному скучно.
Хотя для меня был он высоким начальством, однако мы с ним сразу близко сошлись и на ходу все время разговаривали об искусстве. Он, например, декламировал вслух Блока и Гумилева и говорил, что со мною отводит душу.
А был он человек желчный и резкий и часто отзывался о людях зло и презрительно. Между прочим, это он высказал мне достаточно остроумные фразы о не совсем чистых похождениях зятя моей жены Лейзераха, с которым прошлой зимой вместе находился во Владимире.
О перспективах войны капитан Наугольников отзывался весьма туманно, и нельзя было понять — а верит ли он вообще-то в нашу победу.
— Неужели война продолжится еще год? — сказал я, помня о словах великого Сталина.
— А если два? А если три? — резко ответил он.
Тогда такие слова, не согласные с мудрыми высказываниями мудрейшего из мудрых, казались не только невероятными, но и весьма предосудительными.
Капитан Наугольников принимал работы командиров-рекогносцировщиков. И эта приемка иной раз сопровождалась комичными сценами, когда он, то остроумно издеваясь, то язвя, то обдавая холодным презрением, жестоко крыл рекогносцировщиков за те или иные просчеты. Я внутренне подсмеивался, а иногда жалел, глядя, как, неловко заикаясь, оправдывались армейские командиры.
— Самые тупые, некультурные, чванливые люди, — говорил мне Наугольников, — постоянно попадаются среди нашего комсостава, — оглянувшись, он добавил вполголоса, — среди политработников… — и он многозначительно обрывал фразу.
Вскоре из-за своего строптивого нрава он жутко переругался с начальником рекогносцировочных работ «пархатым евреем» майором Гершевским и был куда-то переведен, а пока, разгуливая со мной вдоль излучин Широкого Карамыша, действительно отводил душу.