Весь личный состав УВПС вышел на сельскую площадь встречать своего повелителя. Если Богомолец рассматривался как божество, то что же представлял из себя полковник Прусс, которому подчинялось 3 УВПСа, следовательно, 3 божества?
Четыре подхалима с трудом выволокли из саней маленького человечка, одетого в длинную до пят медвежью доху, и потащили его к крыльцу.
На следующий день полковник Прусс в сопровождении блестящей свиты явился к нам в технический отдел.
Начальник отдела Бороздич дрожащим голосом отрапортовал:
— Товарищ инженер-полковник, техотдел штаба УВПС-100 занимается текущей работой. Рапортовал такой-то.
Я очень хорошо рассмотрел полковника Прусса. Это был небольшого роста еврейчик, с чарующе масляными, заплывшими жиром глазками, с брюшком, на коротких ножках в хромовых сапогах. Такие евреи встречаются десятками во всех учреждениях, на любых должностях, и никто не считал их происхождение божественным.
Однако 7 орденов (а в 1942 голу это было очень много) и 4 шпалы в петлицах доказывали, что еврей этот — начальство весьма высокое и заслуженное.
Полковник Прусс обошел все столы, со многими простыми смертными разговаривал самым обыкновенным, любезным и демократическим голосом и всех нас очаровал. Одного чертежника он даже покровительственно потрепал по подбородку. Впоследствии счастливцу советовали очертить подбородок химическим карандашом и не смывать следов прикосновения начальственных пальцев.
А вообще полковник Прусс, по мнению многих, действительно был весьма достойный, умелый, знающий командир и просто очень хороший человек, но такова была обстановка, что окружало его столько подхалимов.
До того как стать начальником УОС-27, он командовал саперной Армией и летом 1942 года, кажется, в районе Касторной, всю ее потерял и спасся лишь сам со своим штабом, на 75 % состоявшим из евреев.
На этом карьера его была кончена. Всю войну он так и оставался полковником и лишь перед отставкой получил звание генерал-майора.
В наш УВПС-100 он приезжал потом несколько раз. Злые языки говорили, что основною целью его приезда являлась необыкновенно мягкая вода в Большой Дмитровке. Да, действительно, в каждый свой приезд полковник мылся в бане. Вот только не знаю, кто ему тер спину.
Из Озерок в Большую Дмитровку обычно я ходил за 20 километров пешком. Однажды я шел один. Погода стояла хорошая, мороз был небольшой. Вдруг налетел вихрь с бураном, настолько неистовый и сшибающий с ног, что невозможно было идти. Я едва добрался до стога сена, случайно находившегося близ дороги, и спрятался под его защитой.
Снег мчался с невероятной быстротой крупными хлопьями. Ничего не было видно. Сквозь вой ветра я услышал недалекое гудение самолета, которое то стихало, то вновь возобновлялось.
Минут через 20 буранный шквал кончился. Вновь засверкало солнце, и я двинулся дальше, вдруг увидел на поле в разных местах три упавших самолета, один носом книзу, хвостом кверху, два других сидели на снегу прямо на брюхе.
Впоследствии я узнал, отчасти из газет, отчасти из рассказов жителей, что в буран попал целый полк истребителей, почти все самолеты вынуждены были сесть, а иные разбились, в том числе самолет командира полка известной летчицы Марины Расковой. В тот день двоих летчиков я видел в столовой УВПС, вот только не знаю — были ли у них аттестаты.
Расскажу еще один случай из этих моих путешествий в штаб УВПС.
Возвращались мы к себе в Озерки вдвоем с Итиным. Была морозная и тихая лунная ночь. Мы шли и разговаривали, никто нам навстречу не попадался. В голосе Итина слышалась легкая дрожь, и порой он отвечал невпопад. Я замолчал. Так мы и шли — впереди по снегу я, Итин сзади, ступая в мой след.
— Послушайте! Кто это? — вдруг испуганно крикнул он.
Я оглянулся, сзади нас шагах в двадцати, в стороне от дороги стояла большая собака, ее темная шерсть ерошилась.
— Собака, — неуверенно прошептал я.
— Послушайте, это волк! — испуганно выдавил Итин.
Он схватил меня за рукав полушубка, потом отпустил, потом забежал вперед. Дескать, если волк нападет на нас, то пусть на Голицына прыгнет в первую очередь.
Я оглянулся. Волк все стоял, худой, взъерошенный. На меня сверкнули два зеленых глаза… Я снял шапку и, неистово размахивая ею и крича диким голосом, побежал навстречу зверю.
Волк отпрыгнул и скрылся во мгле. Мы быстро зашагали, Итин впереди по запорошенной снегом дороге, я сзади — след в след. У него было слабое сердце, он шел, пыхтел и задыхался.
— Вот, вот, опять! — завопил он.
Да, в стороне от дороги беззвучно двигался темный, взъерошенный зверь с зелеными светящимися глазами. Трижды, дикими криками и размахивая шапкой, я отгонял его. Он отстал от нас, когда мы подошли к кухне участка Терехова, помещавшейся посреди поля в колхозном сарае.