Оставался единственный выходъ изъ этого положенія -- достать наемщика {Достать наемщика было чрезвычайно трудно въ былое время, не потому чтобы тогда, какъ и въ настоящее время, нельзя было найти людей, готовилъ продать себя за кусокъ хлѣба, людей, для которыхъ все равно гдѣ бы ни влачить жалкую жизнь и мыкать горе, а потому что правительство, неізвѣстно для какой цѣли, затрудняло эту статью. Наемный охотникъ долженъ былъ быть того же вѣроисповѣданія, того же сословія и изъ того же самаго общества, какъ и наниматель. На нравственную сторону набираемыхъ рекрутъ вниманія тогда не обращалось; что же за разница государству имѣть солдатомъ еврея, киргизца, мѣщанина или купца?}. Денегъ раби Давидъ не жалѣлъ. Возникало другія, болѣе крупныя затрудненія. Если еврей желалъ поставить за себя охотника, то этотъ охотникъ долженъ былъ бытъ непремѣнно тоже еврей, и не иначе, какъ изъ среды того же самаго общества, въ которомъ состоялъ наниматель. Раби Давидъ, однакожъ, безъ устали хлопоталъ, разослалъ факторовъ, пустилъ въ ходъ различныя тайныя пружины, и съ помощью счастливаго стеченія обстоятельствъ отъискалъ желаемое. Наемщикъ нашелся, содралъ съ нанимателя громадную сумму, и сверхъ того тиранилъ, издѣвался надъ раби Давидомъ, и капризничалъ въ самомъ безобразномъ видѣ. Но раби Давидъ, однажды рѣшившись, во что бы то ни стаю, снасти отца моего, переносилъ все его съ стоическимъ хладнокровіемъ. Наконецъ, наемщикъ былъ представленъ въ пріемъ, и ему, по техническому выраженію тогдашняго времени, дали лобъ. Отецъ мой былъ спасенъ.
Отъ больнаго скрывали всѣ колебанія его участи, и вотъ въ одно, истинно-прекрасное утро, послѣ окончательнаго пріема наемщика, раби Давидъ, запыхавшись, раскраснѣвшись и весь облитый потомъ, вбѣжалъ въ ту палату, гдѣ находился больной, бросился ему на шею, и со слезами радости вскрикнулъ:
-- Богу молись, Зельманъ! Ты спасенъ. Теперь ты мой.
Пролетѣло лѣто и осень, наступила зима съ ея длинными вечерами. Раби Давидъ, болѣе свободный по зимамъ, началъ по вечерамъ посвящать отца моего въ сферу тѣхъ незначительныхъ свѣдѣній по части технической механики, которыми онъ руководствовался на практикѣ, при постройкѣ винокуренныхъ заводовъ. Сверхъ того отецъ мой, пользуясь совершенною свободой, въ досужее время, бросился съ жадностью на изученіе математики и астрономіи, къ которымъ чувствовалъ непреодолимое влеченіе. Частыя бесѣды опытнаго и разумнаго раби Давида пріучили моего отца къ практическому взгляду на жизнь и людей. Угаръ, вынесенный имъ изъ той среды, изъ которой его изгнали, мало помалу началъ проходить, забитость уступала мѣсто постепенно возникающему сознанію собственнаго достоинства. Онъ смѣлѣе посмотрѣлъ на жизнь и не опускалъ уже взора при встрѣчѣ со взоромъ людей, твердо на него глядѣвшихъ. Слѣдствіемъ этой смѣлости было то, что встрѣтившись однажды съ глазами дочери раби Давида, живой и бойкой смуглянки, и твердо выдержавъ ея взглядъ, онъ имѣлъ случай убѣдиться, что глаза эти смотрятъ на него съ особенною нѣжностью и любовью. Съ этой минуты глаза его слишкомъ часто останавливались на подвижномъ лицѣ дѣвушки. Чрезъ нѣкоторое время старикъ, по своему обыкновенію, безъ всякихъ предисловій, прямо предложилъ отцу моему жениться на своей любимицѣ Ревекѣ. Счастіе моего отца было безгранично: онъ сдѣлался мужемъ, раздѣлялъ труды своего тестя по постройкѣ и управленію винокуренными заводами, составилъ себѣ небольшой капиталецъ, и сдѣлался наконецъ самостоятельнымъ механикомъ. Въ довершенію счастія, родился и я на свѣтъ божій, чтобы умножить собою число евреевъ -- страдальцевъ тогдашняго времени.