-- Пустяки. Никто его не съѣстъ.
-- Да вѣдь онъ у насъ одинъ.
-- А если и одинъ, такъ неучемъ, по твоему, и оставить его?
-- Это правда, Зельманъ, но все-таки тяжело, сказала грустно мать.
Она собиралась плакать, а я -- давно уже плакалъ.
Отецъ замѣтилъ мои слезы и прогналъ меля вонъ. Отойдя въ сторону, я нечаянно встрѣтился глазами съ бывшимъ моимъ учителемъ. О, сколько было злорадства въ этихъ поганыхъ глазахъ! Они ясно выражали его мысль: "ты, голубчикъ, меня ненавидѣлъ, постой, еще не то будетъ". Съ этой минуты дѣтское мое счастье кануло туда, куда исчезаетъ всякое людское счастье.
Дня чрезъ три меня, рыдающаго, усадили на повозку. Отецъ усѣлся рядомъ со мною. Мальчишка Трёшка, въ непомѣрно-глубокой, смушковой шапкѣ, чмокнулъ, хлестнулъ предлиннымъ батогомъ и мы поплелись въ дальній путь.
-- Не плачь, бѣдный мой Сруликъ, повторила мнѣ въ сотый разъ рыдающая не менѣе моего мать:-- я скоро къ тебѣ пріѣду или возьму домой!
Отецъ мой не старался даже меня утѣшать. Онъ зналъ что дѣлалъ, и этого было достаточно для него. Какъ я его ненавидѣлъ въ эти тяжелыя минуты!
Во все время путешествія, меня ничто не развлекало. Отецъ былъ погруженъ въ свои думы или дремалъ, а я былъ занятъ разгадываніемъ своего будущаго. Куда я ѣду? Зачѣмъ я ѣду? что буду я тамъ дѣлать? А эта старая змѣя и колдунья -- какъ назвала ее махъ -- часто-ли будетъ она меня битъ? Тяжело и грустно было у меня на душѣ. Дѣтское воображеніе представляю мнѣ новый невѣдомый міръ, полный скорбя, грусти, скука и страданій. И дѣтскій инстинктъ не обманулъ меня.
Разбитые и усталые, пріѣхали мы въ одинъ пасмурный вечеръ въ П. Въ первый разъ въ жазни увидѣлъ я рядъ прямыхъ улицъ, окаймленныхъ досчатыми тротуарами и обсаженныхъ высокими тополями, сквозь которые выглядывали большіе, чистые и красивые дома. Въ первый разъ я увидѣлъ красиво одѣтыхъ людей, шныряющихъ туда и сюда. Мнѣ было страшно въ этомъ новомъ мірѣ; я чувствовалъ то же самое, что чувствуетъ, вѣроятно, хуторянская собачонка, очутившаяся вдругъ въ городѣ на базарной площади, среди непривычной, суетящейся толпы народа: ей кажется, что каждый затѣмъ только и суетится, чтобы ловчѣе нанести ей ударъ.
Изъ одной какой-то широкой улицы мы свернули въ переулокъ, и наконецъ, остановились у сломанныхъ ворогъ. Отецъ мой вошелъ въ дворъ. Плотно у воротъ красовался небольшой, чистенькій домикъ, выходившій фасадомъ въ переулокъ. Неужели въ этомъ красивомъ домикѣ живетъ старая колдунья? подумалъ я.
Между тѣмъ, сломанныя ворота нехотя, медленно и со скрапомъ растворились и повозка наша вползла въ дворъ.
-- Сюда, Трёшка! крикнулъ отецъ кучеру, и мы потянулись по длинному, широкому, грязному двору, въ какому-то покосившемуся флигельку на куриныхъ ножкахъ, обратившему на себя все мое вниманіе, какъ потому, что онъ, повидимому, долженъ былъ служить мнѣ печальнымъ пріютомъ, такъ и потому, что между наружностью домика и флигеля существовалъ поразительный контрастъ. Стѣны флигелька были опачканы грязью и лишены почти всей своей штукатурки. Какія-то подслѣповатыя окна уныло косились во дворъ. Одно изъ этихъ оконъ было заткнуто сомнительнаго цвѣта подушкой, разрисованной случайными узорами...
Отецъ помогъ мнѣ сойдти изъ повозки. Онъ взялъ меня за руку, ощупью прошелъ со мною темныя, длинныя сѣни, нащупалъ дверь и ввелъ меня въ комнату.
Какъ ни скромно жили мои родители въ деревнѣ, какъ ни мало я привыкъ къ роскоши и блестящему комфорту, но дома я все-таки видѣлъ чистоту и опрятность, цѣльную, хотя и незатѣйливую, простую мебель. Тутъ я увидѣлъ совсѣмъ другое.
Комната быта довольно обширная, неправильныхъ размѣровъ. Двѣ боковыя двери, раскрытыя настежь, вели въ какія-то темныя пространства и напоминали собою зѣвъ беззубыхъ стариковъ. Комната освѣщалась однимъ сальнымъ огаркомъ, торчавшимъ въ заплывшемъ мѣдномъ высокомъ подсвѣчникѣ. Простой столъ, три или четыре некрашенныхъ стула у низенькій шкафчикъ составляли всю мебель этой комнаты. Въ восточномъ углу красовался небольшой кивотъ, завѣшанный полинялой парчою.
У стола сидѣлъ нагнувшись старый еврей. Предъ нимъ лежала раскрытая книга громаднаго формата. При вступленіи нашемъ онъ медленно поднялъ голову и лѣниво повернулъ ее къ намъ. Съ робостью я поднялъ на него глаза. Лицо его сразу поразило меня. Имъ-подъ нависшихъ сѣдыхъ бровей выглядывала пара сѣрыхъ глазъ. Почти все лицо утопало въ пушистыхъ длинныхъ пейсахъ и такой же широкой и длинной бородѣ. То, что осталось въ лицѣ непокрытымъ растительностью, отличалось какимъ-то пепельно-желтымъ цвѣтомъ. Плоскій лобъ быль изборожденъ безчисленнымъ множествомъ морщинъ. Полинявшая, засалившаяся плисовая ермолочка, сдвинутая на затылокъ, образовала какое-то жирное и грязное пятно на его плѣшивомъ, черепѣ.