Отецъ представилъ меня сыну въ довольно лестныхъ выраженіяхъ.
-- Вы, сколько мнѣ извѣстно, ввели новую методу бухгалтеріи? спросилъ меня какимъ-то строгимъ, металлическимъ голосомъ сынъ.
Я молча поклонился.
-- Обревизую и отчетную часть. Приготовьтесь къ завтрашнему утру. Если останусь доволенъ... Впрочемъ, увидимъ, сказалъ мнѣ сынъ въ заключеніе.
Я цѣлую ночь провозился съ моей канцеляріей. А сердце такъ и трепетало отъ сладкой надежды. И самоувѣренность моя была не напрасна: сына поразилъ порядокъ цѣлой дюжины книгъ, письменныхъ, бухгалтерскихъ дѣлъ и переписокъ. Особенно изумился онъ незнакомой ему системѣ, различными ключами которой справки, повѣрки и контроль совершаются быстро и точно. Онъ сосредоточенно ревизовалъ, разспрашивалъ, требовалъ объясненія того, что ему было непонятно. Я видѣлъ улыбку удовольствія на его замѣчательно умномъ лицѣ, но этого удовольствія онъ ничѣмъ болѣе существеннымъ не выражалъ.
Окопчивъ ревизію, онъ ушелъ, не сказавши ни слова.
Я волновался цѣлый день. Тысячи предположеній, надеждъ и сомнѣній толпились въ моей головѣ. Воображеніе поднимало меня на какой-то пьедесталъ богатства... Я увлекался и строилъ воздушные замки, которые вмигъ лопались какъ мыльные пузыри и, съ быстротою мысли, воздвигались вновь.
Я въ тотъ день былъ въ такомъ напряженномъ состояніи, что совершенно лишился аппетита.
-- Что съ тобою? Почему ты не обѣдаешь? спросила жена своимъ брюзгливо-повелительнымъ голосомъ, когда я отказался отъ обѣда.
-- Не чувствую голода.
-- Это что за новости еще? Перехватилъ, конечно, гдѣ нибудь, у милыхъ друзей, и брезгаешь своимъ обѣдомъ. Тутъ голодаешь цѣлый день и ждешь голубчика, а онъ по гостямъ расхаживаетъ.
-- Оставь, прошу тебя. Я въ гостяхъ не былъ и росинки во рту не имѣлъ. Я въ тревожномъ состояніи послѣ ревизіи... Потерялъ аппетитъ.
-- А что? скверно кончилось?
-- Напротивъ, хорошо. Я жду перемѣны къ лучшему: прибавки жалованья, награды, или повышенія.
-- Справишь мнѣ лисью шубу, когда дадутъ награду? справишь, Сруликъ, а? льстиво спросила жена.
-- Лисью шубу! Рубахъ не имѣетъ, стула порядочнаго въ домѣ нѣтъ, а она о лисьихъ шубахъ хлопочетъ, упрекнулъ я жену.
-- Рубашку я никому не показываю: не осудятъ, а шубу...
Продолженію разговора помѣшали. Меня потребовали къ сыну.
Сынъ въ шелковомъ халатѣ, въ бархатной фескѣ, утопалъ въ мягкомъ креслѣ. На мой поклонъ едва отвѣтилъ, сѣсть меня не пригласилъ. Онъ въ упоръ посмотрѣлъ мнѣ въ глаза. Я сконфузился.
-- Ну-съ, что скажете? сынъ никому почти не говорилъ "ты",-- это была рѣдкая черта вѣжливости между откупщиками тогдашняго времени.
-- Вы изволили меня требовать, робко отвѣтилъ я, конфузясь еще больше.
-- Ахъ, да, я и забылъ... Я хотѣлъ вамъ сказать, что я доволенъ вами.
Я поклонился въ знакъ благодарности.
-- Я васъ перевожу въ мою главную контору, въ... произнесъ онъ безапелляціонно.
Я молчалъ.
-- Что? вы недовольны?
-- Я право не знаю... Это зависитъ...
-- И такъ, приготовьтесь сдать дѣла, прервалъ онъ повелительно, и отпустилъ меня.
Съ скрежетомъ зубовнымъ приплелся я домой, чувствуя всю унизительность обращенія со много.
-- Ну, что моя лисъя шуба? милостиво спросила жена, выбѣжавъ на встрѣчу.
-- Пока, шуба твоя еще покоится на живыхъ лисицахъ, отвѣтилъ я рѣзко, и въ продолженіи вечера не сказалъ больше ни слова.
Меня переведя въ... почти не спросись моего согласія и не установивъ прочныхъ условій. Сынъ далъ мнѣ звучный титулъ "главнаго", но за то возложилъ на мои плечи каторжный трудъ.
Въ прахъ разлетѣлись мои надежды. Въ первый же день моего пріѣзда на мѣсто новаго назначенія, я почувствовалъ болѣе, чѣмъ когда либо, унизительность моего положенія. Цѣлые часы простоялъ я въ передней откупщичьяго уполномоченнаго Дорненцверга, пока доложили, пока меня приняли. Со мною обращались не какъ съ человѣкомъ, въ познаніяхъ и трудахъ котораго нуждаются, а какъ съ нищимъ, котораго собираются одарить, какъ съ вольношатающимся лакеемъ, котораго можно поднять на любой улицѣ.