-- Братцы! сало несу, сало несу! послышался голосъ издали. При мысли объ этой страшной казни, меня ожидающей, ко мнѣ возвратились и сознаніе и необыкновенная сила; я рванулся, сталъ на ноги и быстро помчался къ подъѣзду. Я хотѣлъ кричать, но что-то сдавило мнѣ горло, я не могъ произнести ни Одного звука. Дѣлая гурьба малчшнекъ, а впереди ихъ какой-то гимназистѣ, бѣжали по пятамъ.
-- Дуй его, ребята! поощрялъ кучеръ: -- пусть въ окна не заглядываетъ. Намедни, стащили у меня рукавицы, надоть жиды проклятые. Дуй его, собачьяго сына!
Я между тѣмъ былъ уже у парадныхъ дверей, но мои преслѣдователи меня настигли. Нѣсколько паръ рукъ протянулись уже ко мнѣ, какъ вдругъ отворилась парадная дверь. Предо мною стояли: Митя и Оля, а за ними лакей. Голосъ вдругъ возвратился ко мнѣ. Я зарыдалъ.
-- Бьютъ! прокричалъ я, и пошатнулся на ногахъ. Митя подхватилъ меня, Оля заплакала. Лакей стоялъ истуканомъ, а кучеръ хохоталъ.
-- За что, подлецы, бьете человѣка? спросилъ Митя, выпуская меня изъ рукъ, и хватая за воротъ перваго попавшагося ему негодяя.
-- Мы бьемъ не человѣка, а жида, отвѣтилъ кто-то изъ толпы, но Митя, какъ видно, не удовлетворился этимъ отвѣтомъ. Швырнувъ того мальчика, котораго держалъ за воротъ, онъ, какъ молодой львенокъ, однимъ прыжкомъ очутился въ срединѣ толпы, и началъ работать своими сильными кулаками до того энергично, что вся толпа вмигъ разбѣжалась. Остался одинъ гимназистъ барченокъ, который безучастно стоялъ въ сторонѣ подбоченясь.
-- За что ты, Митя, бьешь нашихъ изъ-за жида? спросилъ онъ сурово.
-- За то, что они подлецы. Стыдно тебѣ, Петя, дѣлать ту же самую мерзость, что дѣлаютъ всѣ эти мѣщанскіе оборвыши!
-- Что же? Жида проучили, эка важность!
-- А что тебѣ этотъ жидъ сдѣлалъ?
-- А зачѣмъ они рѣжутъ нашихъ дѣтей и пьютъ христіанскую кровь?
-- Это не онъ, Петя, отвѣтила Оля плаксивымъ голосомъ.-- Ей-Богу, не онъ! Это другіе злые мальчики. Онъ такой больненькій, бѣдненькій!
-- Больненькій! бѣдненькій! передразнилъ ее Петя, поддѣлываясь подъ ея пискливый голосокъ: -- ну, и цалуйся съ нимъ! добавилъ онъ, и отошелъ.
-- Ну, братъ, обратился ко мнѣ Митя: -- пойдемъ. Я довезу тебя домой.
-- Баринъ! забасилъ кучеръ: -- я жидёнка не повезу.
-- Почему же ты его не повезешь?
-- А потому не повезу, что лошади пристанутъ, аль и совсѣмъ околѣютъ. Кошекъ и жидовъ возить не слѣдъ.
-- Глупости! отвѣтилъ Митя довольно рѣзко: -- садись! приказалъ онъ мнѣ.
-- Ужь какъ хоть, паничъ, а жида не повезу.
Лакей, стоявшій до сихъ поръ безучастно у дверей, выдвинулся впередъ.
-- Эй, не балуй! Морду побью, погрозилъ онъ кучеру внушительно.
Лакейская логика возъимѣла свое дѣйствіе. Меня усадили между Митей и Олей, и дрожки двинулись.
Луна выплыла, изъ-подъ облаковъ. Оля, сидѣвшая по лѣвую сторону, повернула во мнѣ свою хорошенькую головку, утопавшую въ капорѣ, хотѣла что-то сказать, взглянула мнѣ въ лицо, взвизгнула, и съ ужасомъ отшатнулась.
-- Митя! кровь! кровь! прокричала она.
Что затѣмъ было со мною,-- не помню...
Я очнулся въ необыкновенно мягкой постели. Я былъ совсѣмъ раздѣтъ, и прикрытъ теплымъ., мягкимъ и чистымъ одѣяломъ. Голова моя была повязана чѣмъ-то холоднымъ и мокрымъ. У моего изголовья стояла пожилая женщина, и съ участіемъ на меня смотрѣла. Я узналъ ее; это была мать Оли и Мити.
-- Какъ ты чувствуешь себя, бѣдняжка? спросила она меня своимъ мягкимъ голосомъ.
Я посмотрѣлъ ей въ глаза, и улыбнулся. Въ этой улыбкѣ выражалось, должно быть, много благодарности и счастія.
Она присѣла во мнѣ на кровать, нагнулась, и съ теплотою поцаловала меня. Еслибы мнѣ пришлось жить сотни лѣтъ, я не былъ бы въ состояніи забыть ту отраду, которую поцалуй этотъ разлилъ по всему моему существу. Многіе и многіе цаловали меня потомъ впродолженіе моей жизни; нѣкоторые изъ этихъ поцалуевъ были и жарче, и нѣжнѣе, и продолжительнѣе, но ни одному изъ нихъ не удалось вытѣснить изъ моей памяти, котъ за минуту, вспоминаніе о святомъ поцалуѣ женской доброты и человѣколюбія.
-- Какъ зовутъ тебя, голубчикъ? спросила меня эта женщина.
-- Сруль, отвѣтилъ я.
Она встала, подошла къ двери, ведущей въ другую комнату, и пріотворила ее.
-- Можете войти, дѣти. Ему уже лучше.
Дѣти ворвались съ шумомъ. Митя подбѣжалъ, и наклонилъ но мнѣ свое серьёзное лицо. Я поднялъ голову въ уровень. съ его лицомъ, вдругъ обхватилъ его шею обѣими руками, и крѣпко-крѣпко поцаловалъ его.
-- Видишь, Митя, какъ онъ благодаренъ тебѣ за то, что ты его спасъ. Помни, другъ мой, этотъ сердечный поцалуй: спасай всегда несчастнаго и угнетеннаго. За одинъ подобный поступокъ Богъ прощаетъ много грѣховъ.