Евреи города Л. засуетились, какъ потревоженный муравейникъ. Шумъ, бѣготня, сборища, совѣщанія и ропотъ возобновились и напомнили собою самое неяркое, холерное время. Мы, ученики, опять пользовались полнѣйшею праздностью; нашъ учитель, чувствуя поживу, сдѣлался главнымъ дѣятелемъ въ это новое, горестное для евреевъ, время.
Евреи города Л. общимъ составомъ рѣшили предупредить ожидаемый страшный указъ.
-- Женить дѣтей! женить дѣтей! раздавалось на улицахъ, въ синагогахъ, въ баняхъ, въ домахъ.
-- Но какъ женить? спрашивали бѣдняки:-- гдѣ взять денегъ для приданаго, для гардероба, для свадебныхъ издержекъ?
-- Для чего деньги? Намъ теперь не до денегъ и прочихъ глупостей. Наша вѣра дороже всѣхъ богатствъ; ее спасать надо, она въ опасности.
-- Мы всѣ братья, сыны одного отца, утверждали бѣдняки, обремененные большимъ количествомъ дочерей:-- кто изъ благочестивыхъ евреевъ станетъ думать о приданомъ въ такую страшную пору? развѣ изверги на подобіе питерскаго подрядчика-шпіона.
Впродолженіе трехъ дней, выросли изъ-подъ земли, какъ грибы, десятки шадхонимъ (сватовъ), взявшіе на себя за пустяшное вознагражденіе брачную стряпню на живую нитку. Образовались, такъ-сказать, свадебныя бюро, гдѣ сходились родители, разныхъ мастей, и гдѣ устраивались партіи въ какихъ-нибудь десять минутъ. Сегодня по рукамъ, а на другой день уже и вѣнчаніе, безъ всякихъ церемоній, безъ музыки и угощенія. Жениховъ и невѣстъ, незнавшихъ и невидѣвшихъ никогда другъ друга, никто не спрашивалъ. Да и для чего спрашивать субъектовъ семилѣтняго или десятилѣтняго возраста!
Главное брачное бюро устроилось у моего скареды-учителя. Онъ завербовалъ къ себѣ цѣлую дюжину сватовъ и свахъ, которые состояли у него на посылкахъ, шныряли цѣлые дни по городу и вывѣдывали, у кого сколько брачнаго товара, сколько можно слупить приданаго, а главное -- чѣмъ можно поживиться отъ родителей обѣихъ сводимыхъ сторонъ.
Главный сватъ -- мой учитель, какъ практическій во всѣхъ отношеніяхъ человѣкъ, завелъ въ своихъ оригинальныхъ дѣлахъ порядокъ, сдѣлавшій бы честь любому нѣмцу. Заведены были списки всѣмъ мальчикамъ и дѣвочкамъ города Л. Въ особыхъ графахъ отмѣчались ихъ физическія и нравственныя свойства, денежныя и прочія условія, а также цифры обѣщаннаго родителями свату вознагражденія за удачное сводничество. Съ самаго утра толкались евреи и еврейки въ домѣ брачнаго бюро, и осаждали учителя разными справками, вопросами, просьбами и щедрыми обѣщаніями. Онъ чрезвычайно ловко, съ большимъ достоинствомъ выдерживалъ свою роль; рѣчь его была кратка до лаконизма, рѣзка до грубости, или убѣдительна, краснорѣчива и заискивающа, смотря по тому, кто къ нему обращался, и каковъ ожидаемый результатъ для собственнаго его кармана. Мой дѣтскій сонъ опять былъ прерываемъ въ самую сладчайшую его пору; меня расталкивали почти до свѣта, чтобы успѣть прибрать и выместь комнаты до нашествія посѣтителей, являвшихся въ бюро уже съ зарею. Учитель, съ нѣкоторыхъ поръ, окончательно пересталъ со мною церемониться. И онъ былъ, по своему, правъ. Отъ моихъ родителей долгое время уже не получалось ни писемъ, ни денегъ, слѣдующихъ за мое жалкое воспитаніе и кормленіе. Я сознавалъ неловкое мое положеніе въ его домѣ и за его столомъ. Съ особенною робостью и застѣнчивостью я опускалъ свою ложку въ мутныя волны пакостной фасольной похлебки, а онъ посматривалъ на меня такими глазами, какъ-будто думалъ въ душѣ: "неужели ты никогда не подавишься, щенокъ?"
Однажды, часовъ въ шесть утра, стоялъ и молился я въ углу залы (если можно такъ назвать неправильную, грязную комнату, лишенную почти всякой мебели, кромѣ хромого стола и нѣсколькихъ искалеченныхъ жесткихъ стульевъ). Я молился, то-есть бормоталъ что-то безсознательно, держа предъ носомъ мой толстый молитвенникъ. Глаза слипались, я не прочь былъ завалиться спать, еслибы было гдѣ, и еслибы я не боялся педагога. Онъ сидѣлъ уже у стола и перелистывалъ свои списки, дѣлая на нихъ какія-то отмѣтки обрубкомъ пера, опачканнаго чернилами. Распахнулась дверь. Въ комнату вошелъ какой-то сгорбившійся чурбанъ. Лицо его было грубо до отвращенія, и изборождено оспой. Надъ правымъ глазомъ красовалась какая-то синебагровая шишка, на носу возсѣдала цѣлая группа разнокалиберныхъ бородавокъ. Онъ былъ безобразенъ съ головы до ногъ. Мои сонъ и молитвенное настроеніе мигомъ разсѣялись. Въ горлѣ у меня защекотало, я едва владѣлъ собой, чтобы не прыснуть со смѣху.
-- Кто здѣсь шадхенъ? смѣло спросилъ посѣтитель.