– Вырезай, – скомандовал он. – Пойдем японские макароны есть.
Подивившись грамматической отточенности этой фразы, я послушно вылез и последовал за своим новым знакомым в двери маленькой лапшевни. В общем-то, и следовало ожидать, что угощать он меня будет не дома – заранее известить жену о приеме гостя не было времени. Мы уселись за массивный стол и принялись изучать меню.
– Самогонка нету! – сокрушенно вздохнул дедушка и зашелся хохотом. Собственные шутки приходились ему по вкусу.
Отсмеявшись, он заказал две миски рамена. Подоспели они довольно скоро. Спутанные в клубок макароны нежились в темном соевом бульоне, а сверху на них благородно возлежали ломтики свинины.
– Это как по-русски? – поинтересовался дедушка Сота.
– «Свинина».
– Нет! – протестующе воскликнул он, потом опять задрал голову и несколько секунд вспоминал. После чего наставительно поднял палец и сказал:
– Это чушка!
Я не возражал против чушки и принялся за еду. Дедушка одобрительно покивал моему владению палочками и весьма членораздельно произнес:
– Порекомендуйте мне недорогую гостиницу.
– Что?! – опешил я.
– Нет-нет! – замахал руками дедушка, достал из кармана разговорник, нашел нужное выражение и поправился:
– Приятного аппетита.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что Сота-сан уже несколько раз ездил в места своего пленения, где осталась могила его брата. Всякий раз он понемногу совершенствует свой русский по японским учебным пособиям. Поэтому теперь его русский состоит из двух слоев: в одном слое «капуста-картошка», «подъём» и «работай, сука», а в другом – «позвольте вас побеспокоить», «окажите такую любезность» и «приходите к нам еще». Слова из первого слоя он помнит очень хорошо, а из второго – часто путает.
– Ничего не понимай, – пожаловался он мне. – Хочу снова военнопренный.
И еще раз от души посмеялся собственной шутке.
Дом оказался совсем рядом – далеко не бедный, с садом и гаражом. На шум двигателя выбежала классическая японская бабулька. Она усердно кланялась и лопотала приветствия. «Жена», – пояснил дедушка Сота и матюгнулся.
Утихомирив двух цепных псов, которым я активно не нравился, хозяин запустил меня внутрь. В доме витал японский дух – деревянные столбы, портреты предков, синтоистский алтарь и керосиновая печка. На втором этаже располагался кабинет. Его атмосфера была несколько иной – ее создавали ряды разнокалиберных матрешек, лосиные рога под потолком и балалайка без струн. На книжной полке располагалось несколько фотоснимков: Сота-сан в гостях у русского семейства, Сота-сан у подножия памятника Ленину и он же на фоне неказистого деревянного строения.
– Гостиница, – разъяснил он мне. – Комсоморьск.
– Хорошая? – поинтересовался я.
– Не-е-ет! – замахал он руками. – Пурохой. Грязный!
– Что, блохи и вши?
– Ха-ха-ха!... Бурохи и фуси... Нет. Очки!
– Какие очки?
– Туарет. Такой дыра. Как военнопренный, тоже одинаково.
– Понятно. А еда хорошая?
– Пурохой. Нефукусно. И поезд пурохой, и автобус тоже.
– Так что, получается, там все плохо?
– Да, фусе пурохо. Торько один хорошо.
– Это что же?
– Черобек.
Хозяин усадил меня перед телевизором и стал потчевать видеофильмом. На экране нарисовалась узкоколейная дрезина, резво бегущая по диким степям Забайкалья. На двух лавках вдоль бортов сидели бывшие лагерники, неподвижные как дзэнские монахи. Сота-сан тоже был среди них и тоже медитировал. Куда дрезина едет, было непонятно – все звуковое сопровождение состояло из стука колес. Минут через десять этой тарковщины я и сам начал впадать в транс. Но тут картинка сменилась. Появилась лесная поляна со взводом русских солдатиков. Вооруженные лопатами и ломами, они долбили неподатливую землю.
– Могила! – сказал дедушка. – Копай-копай!
Дела у солдатиков постепенно продвигались. Самые шустрые уже добрались до полуистлевших костей. Они доставали их и бережно складывали на куски брезента. Из костей получалась пирамидка, сверху на нее клался череп. Вид пустых глазниц очень развеселил дедушку. Он тыкал в экран пальцем, хлопал себя по коленкам и давился от смеха. Я не выдержал:
– Сота-сан, ведь это чужие головы. А если бы ваша?
– Да, – виновато сказал он. – Конечно.
И опять залился счастливым детским смехом.
Эксгумация закончилась. Извлеченные останки разложили на специальном столе, облили бензином и подожгли. Делегация японских ветеранов построилась в шеренгу и медитировала на пламя. Оно полыхало высоко и долго. То, что осталось от костей, ссыпали в урны.
– В Японию, – сказал дедушка. – Домой.
Любительская часть завершилась и пошла телевизионная запись. Какой-то забайкальский начальник рассуждал о взаимопонимании между народами. Потом показали берег Байкала. Над берегом летали чайки. Вверх по чайкам поползли титры: «продюсер программы – Ф.Ползунов».
– Вы уже на пенсии, Сота-сан? – спросил я. – Или еще работаете?
– Работа? – переспросил он. – Да, работа. Еще нет старый.
– А какая у вас работа?
– Трудно. Как по-русски, не знаю.
– Зачем обязательно по-русски?
– Если по-японски, ты ничего не понимай.
– Ну, вы попробуйте, может пойму?
– Нет.
– Это что, тайна?
Сота-сан встал, чтобы выключить телевизор. Потом сел напротив меня. Пожевал губами. Подумал.
– Пепел, – вдруг сказал он по-японски. – Я торгую пеплом.
В голове каждого из нас растет гносеологическое древо. Одни возделывают его с любовью, поливают, удобряют – и становятся энциклопедистами. Таких ничем не удивить и ничем не испугать. Другие же бросают свое древо на произвол стихий, позволяют ему расти вкривь и вкось – чтобы потом пасть жертвами смысловой неразберихи и нелепых ассоциаций.
Вот например: известно, что на острове Ява живет в десять раз больше народу, чем на соседнем острове Борнео. Энциклопедист знает, почему. На Борнео нет ни одного вулкана, а на Яве их множество – поэтому почвы там обильно унавожены вулканическим пеплом. И японские крестьяне тоже любят селиться на склонах вулканов, невзирая на опасность извержения. Уже никто не помнит, кому первому пришло в голову добывать пепел из-под земли и делать из него удобрение – но идея оказалась прибыльной.
А если этого не знать, то можно подумать бог знает что.
Сота-сан вез меня обратно. Апрельское солнце готовилось коснуться круглой верхушки горы Насудакэ – старого, давно потухшего вулкана. Поля с огородами облепляли вулкан и забегали на склоны, упираясь в оголившиеся проплешины лыжных спусков. Вдали виднелся лесочек, окружающий императорскую дачу.
Неожиданно мы свернули на ухабистую грунтовую дорогу, протряслись по ней пару минут и встали. Мне опять было велено вылезать. Прямо перед нами громоздился экскаватор, из кабины которого торчали изящно скрещенные ноги в белоснежных носочках. Экскаваторщик почивал, отдыхая от праведных трудов. Сота-сан неспешно подошел к нему, потряс за ногу и скомандовал:
– Подъём!
Носочки втянулись в кабину, и через секунду показалась заспанная голова. Ее владелец уже готов был вытянуться во фрунт и извиниться за нерадивость – но начальник ласково похлопал его по плечу и добродушно сказал:
– Копай-копай!
Никаких вопросов не возникло. Он все понял! Экскаватор тут же затарахтел, задрал ковш – и двинулся туда, где его ждали залежи драгоценного пепла. По пути он спугнул двух лебедей из озерца неподалеку. Лебеди поднялись с криками и взяли курс на северо-запад.
В сторону Сибири.
О нисходящих этнонимах
Метафоры, как известно, могут быть как восходящими, так и нисходящими. Восходящая метафора – это уподобление объекта могучему льву, трепетной лани, дневным и ночным светилам, Илье Муромцу, Наполеону Бонапарту и Диего Марадоне. Нисходящая же метафора отсылает нас к червям, шакалам, нечистотам, искариотам и чикатилам. Разница очевидна.