Я сел за пока что свой стол и задумчиво упёрся взглядом в маску, которая всего лишь несколько дней назад вернулась на своё место.
19 августа
У лестницы меня окликнула Эмма Георгиевна.
- Доброе утро, Юрий Сергеевич! Приятно видеть Вас снова – она едва заметно кинула в знак приветствия. – Рады возвращению?
- Здравствуйте, Эмма Георгиевна – я попытался нацепить на лицо самое непринуждённое выражение – да, конечно. Вот, вернулся к работе.
Интонация явно не выражала экстаза. Эмма Георгиевна, что-то заподозрив, посмотрела на меня внимательнее.
- Что-то случилось?
Я кивнул.
- Пойдёмте-ка на кафедру, поболтаем немножко – она отстранилась, пропуская меня вперёд на свой факультет.
Кафедра зарубежного литературоведения мало чем отличается от кафедры востоковедения, да и от всех других кафедр. Если не считать, что вместо изображений исторических личностей/ химиков/ физиков здесь висят портреты писателей и поэтов.
«А ведь можно было на стенах эти портреты написать. Или цитаты из книг… Или даже какую-то часть оклеить книжными страницами» – подумал я и тут же осёкся, как будто сказал это вслух. За такое отношение к книгам тут и побить, наверное, могут. «Если книги, конечно, и так утилизировать собираются» – закончил я мысль, на всякий случай, придав ей наиболее безобидную форму. Я присел за стол, пытаясь урезонить воображение, которое вовсю развивало предыдущую идею уже для кафедры востоковедения (кстати, отсылки к театру кабуки для японского отделения нужно будет ненавязчиво предложить Евгении Александровне).
- Ну, рассказывайте – Эмма Георгиевна подала кружку чая, поставила вазочку с печеньем и села напротив.
Она внимательно слушала, не перебивая, пока я не высказал всё, что случилось, и что я по этому поводу думаю.
- Видите ли, – начала Эмма Георгиевна после небольшой паузы – Геннадий Дмитриевич, конечно, прав. И я понимаю ваши сомнения. Но и Вы не забывайте о том, что запретить можно многое. Чего и кого только не запрещали. – Она помолчала, рассеянно глядя на свои руки, сложенные в замок, и подняв глаза на меня, продолжила – Солженицына тоже запрещали, и что? Его имя стёрлось из памяти? Его книги не читают и они не оказывают влияние на умы неравнодушных? Понимаете, вне зависимости от наших решений, писатели, учёные, великие личности не исчезнут. Они заслужили бессмертие своими творениями, открытиями или деяниями, и они его не лишатся, если кто-то вдруг решит их отменить. Поэтому не берите на себя слишком многое. Если согласитесь сотрудничать – сохраните своё место. И когда всё снова поменяется, сможете вернуться к своим исследованиям. Тем более, Вы уже успели зарекомендовать себя как авторитетный учёный, этот Ваш промах быстро простят. А если не согласитесь… Может быть, Вас просто отстранят, тогда этот вариант ненамного отличается от первого. А может быть, всё закончится гораздо хуже. И мир потеряет компетентного специалиста. Не говоря уже о том, что, пока есть необходимость, обязательно найдётся тот, кто создаст самую крепкую связь между нашим Большим и корейским народным театром. И он наверняка не будет переживать о достоверности, если сможет извлечь из этого выгоду.
- Простите мою сумбурность, – вновь заговорила Эмма Георгиевна. – Мы и сами в таком же положении, что и Вы. Возможно, я всё это и не Вам сейчас объясняла, а саму себя уговаривала.
Мы попытались немного поговорить на отвлечённые темы, но угнетённое настроение не отпускало. Ясно только то, что мне в любом случае нужно решить, идти ли на сделку с совестью. Дал себе время до понедельника.
23 августа
Статью переписал. Мерзко, противно, пакостно, но один раз за идею я уже постоял и что за это бывает тоже прочувствовал. Пусть и не в самом крайнем варианте, но мне хватило. Проверять, чем закончится подобное выступление в следующий раз, не хочется совершенно. Именно поэтому, наверное, я и пытаюсь перед собой оправдываться. Получается паршиво, но самобичевание точно не поможет.