В один из вечеров на этой стоянке в палатке возник разговор о том, что неплохо бы нашему перевалу, первому разгаданному «белому пятну», дать название.
После горячих и долгих споров и обсуждений различных предложений мы назвали наш перевал Молодежным. На заметном дереве, ближе всего растущем к седлу, сделали затеску и написали: перевал Молодежный.
Во время работы по укладке трассы уже на северной стороне перевала я совершил еще небольшую рекогносцировку вниз по ручью и неожиданно обнаружил небольшое зимовье. Около него мы разбили один из своих следующих лагерей.
Долина ручья, по которой мы намечали будущую автодорогу, узкая и неприветливая в своем верховье, постепенно расширялась. Но часто высокие сопки подходили друг к другу и зажимали русло, образуя непроходимые ущелья с отвесными скалами по его берегам. Такие скалы в дальнейшем мы стали называть «прижимами», и это название сохранилось до настоящего времени.
Отвесные берега, состоящие из темно-серого глинистого сланца, имели различные напластования, залегающие под разными углами, и по мере выветривания и разрушения паводками образовали причудливые карнизы и уступы, похожие на ступени гигантской лестницы. На темном фоне сланца отчетливо выделялись белые жилы кварца, прорезающие отвесные скалы.
Вдоль этого ущелья мы и укладывали трассу по левому берегу.
Азарт работы заставлял нас несколько забывать о наступившей зиме, хотя снежный покров постепенно увеличивался, а морозы достигали тридцати градусов.
Когда мы перебросили свой лагерь к найденному зимовью, вечером в палатку вошел необычно мрачный Василий.
— Иван Андреевич, есть серьезный разговор.
— Садись, Василий, — радушно предложил я ему место на вьючном ящике, — с чем хорошим пришел?
Василий сел, раскурил свою коротенькую трубку, пустил несколько раз дым и как бы выдохнул вместе с дымом одно слово.
— Зима.
Я сразу насторожился.
— Зима, — повторил Василий, — корма нет, стоят большие морозы. Погубим мы лошадей.
— Но что же делать? — спросил я. — Неужели мы не перебьемся как-нибудь две-три недели?
— Никак нет, — ответил он и стал перечислять всех лошадей и их состояние.
Состояние лошадей я знал и сам, но не представлял его таким угрожающим после начавшихся морозов.
— У меня есть предложение, — продолжал Василий, — чтобы не губить всех лошадей, — они пригодятся нам на будущий год, — надо отправить большую часть их в поселок, а оставшихся понемногу подкармливать мукой.
— А как же мы будем перевозить имущество? — спросил я.
— Я об этом думал, — ответил Василий. — Оставим пять самых лучших лошадей. Продуктов осталось немного, и за три-четыре рейса я буду перебрасывать лагерь.
Вопрос возник неожиданно, и решить его без совета с товарищами я не мог.
И в эту ночь мы приняли героическое для нас решение — оставить пятерых лошадей с собой, а остальных восемнадцать отправить на базу.
На следующий день вереница лошадей ушла в белую муть тайги, и, как выяснилось впоследствии, все они благополучно дошли до базы.
С уходом лошадей переброска лагеря усложнилась. Теперь приходилось имущество перевозить за четыре-пять рейсов, что не всегда удавалось сделать за один день
В зимовье мы прожили несколько дней, пока трассировщики не отошли от лагеря на восемь километров. Хотя мы тратили много времени на дорогу и не все помещались в маленьком бараке, все же уходить из него нам не хотелось.
И опять в тайге под молчаливыми лиственницами, осыпанными снегом и опушенными инеем, разбивался наш шумный и говорливый лагерь. Ночью костры озаряли полянку с нашими палатками. Часто из глубины мрака светились чьи-то зеленоватые глаза. Лошади жались к людям и огню, а изредка долетавший к нам вой и обнаруженные по утрам на снегу следы говорили о том, что нашу стоянку посещают волки.
С первой же стоянки после зимовья мы с Сергеем опять отправились на рекогносцировку. Проехав километров пятнадцать, мы каким-то подсознательным чувством стали ощущать близость жилья, хотя тайга по-прежнему казалась глухой и нетронутой.
И действительно, еще через несколько километров мы увидели занесенный снегом пень срубленного дерева. Затем порубки стали встречаться чаще, но жилья все не было. В тайге быстро темнело, приближалась ночь. Лошади проваливались в глубокий снег, выбивались из сил, но мы их усиленно подгоняли, так как ночевать в тайге без палаток было опасно. Наконец мы напали на довольно свежий санный след, перешедший скоро в хорошо набитую тропу. Усталые лошади сразу приободрились и пошли резвее. Вот и устье нашей реки. Запахло дымом; этот запах в тайге всегда желанный и говорит о многом, особенно путникам вроде нас.