Мучительно долго продолжалась борьба со стихией. Но вот глубина снега стала быстро уменьшаться. Сугроб кончился, впереди лежала вершина перевала, совершенно чистая от снега.
Несказанная радость охватила нас всех, когда ноги почувствовали твердую землю. На перевале свирепствовал ветер; это он сдувал с вершины весь снег, уносил его вниз и образовал тот страшный занос, через который мы едва пробились.
Спасаясь от ужасной стужи, почти бегом спускались с перевала, гремя, как панцирем, замерзшей одеждой. Мы торопились как можно скорее добраться до растущего внизу леса, там находилась наша старая стоянка, место намеченного отдыха.
Но вдруг упала лошадь. Чтобы ее поднять, пришлось снимать вьюки. Упала вторая. Это задержало наш спуск в долину. Люди шли, шатаясь как пьяные. Ясно стало, что до стоянки мы не дойдем и надо где-то здесь искать место для ночлега.
По мере спуска с перевала ветер стихал, становилось теплее, но снова пошел снег, окутывая все вокруг колеблющимся туманом.
Когда идти стало невозможно, мы остановились. Люди немного приободрились, но уже не было той расторопности, с какой всегда разбивался наш лагерь.
Развели костер, кое-как натянули палатку, установили печку и разожгли в ней дрова. Когда они разгорелись, все в угрюмом молчании стали жаться к огню. Надо было как-то встряхнуть людей.
— Куприянов, — говорю я завхозу, — извлекай весь свой НЗ и давай устраивай пир.
Он удивленно смотрит на меня.
— Ведь вы же знаете… — начал было он, но я его прервал:
— Конечно, дорогой мой, знаю, и если б не знал, то и не звал тебя. По одному сухарю на утро, а остальное все на стол.
— Ты, Куприянов, не скупись, — вмешался Борисоглебский, — третий день ты нас голодом моришь, а дорога какая, сам знаешь. У тебя там в сумках все время что-то гремело, вот давай и это на стол.
— Что гремело, этим сыт не будешь, а что у меня есть, все отдам. Только завтра уже ничего не просите, — ответил сердито Куприянов и стал развязывать сумки.
Вскоре мы сидели возле вьючных ящиков, заменяющих нам столы, на которых стояли три банки рыбных консервов, дымящиеся миски с несоленым макаронным супом и небольшая горка черных сухарей; это было все наше богатство, последние остатки продовольствия.
В руках у меня банка со спиртом.
— Сегодня нормы нет, — говорю я, — и каждый наливает столько, сколько хочет.
И, налив себе немного, передаю банку соседу. У нас любителей на это зелье не было, но в такие минуты, как сейчас, пили все. Бросив на свою кружку кусочек снега, я смотрю на товарищей, которые не пьют и ожидают чего-то. Я чувствую, что надо сказать что-нибудь теплое и бодрое, вселить в них надежду и уверенность в благополучный выход из тайги. И когда сильный порыв ветра тряхнул нашу палатку, я поднял свою кружку.
— Давайте выпьем, — сказал я, — за успешное возвращение в поселок. Осталось всего несколько переходов, и мы будем дома. После того, что мы сегодня перенесли и пережили, нас больше не должна пугать зимняя тайга. Дальше дорога будет легче, и я уверен, что мы успешно закончим это путешествие. А в будущем мы будем работать так же все вместе и по-товарищески, как и теперь, будем помогать друг другу.
В горле у меня запершило и, боясь выдать свое волнение, я быстро закончил:
— За вас, мои дорогие друзья!
— И за вас, Иван Андреевич, — откликнулись ребята.
И этот скудный ужин, после столь трудного дневного перехода, за ветхими и непрочными стенками нашей одинокой палатки в заснеженной тайге, прошел пс-особому дружески и задушевно.
От печки шло живительное тепло, пища подкрепила людей, и они не так мрачно глядели на свое будущее. Суровая необходимость брести по колено в снегу отошла на далекое утро, как-то забылись все ужасы на перевале, и мы уснули глубоким сном.
Утром нас разбудил отчаянный визг и лай собак. По тайге мчался к нам на выручку дорогой Фомич.
Покрытого снегом и инеем Фомича я сжал в своих объятиях.
— Все в порядке! — кричал Фомич, вырываясь из моих рук. — Приехал бы раньше, да растерял собак по дороге. Их, чертей, тоже надо и уметь держать на стоянке и знать, когда и как кормить.
— Да подожди ты про собак, — перебил я его, — говори толком, как дошли, где застала вас метель, не обморозился ли кто по дороге.