После гибели Зайцева Леонид Степанович Попов перешел к нам окончательно, много потеряв в налете и заработке, но приобретя, мне кажется, большее — возможность участия в создании совершенно новых комплексов — и увеличив и без того огромное уважение к нему всех наших испытателей.
Так потеряли мы дорогих нам и близких людей. Были пышные похороны, уйма венков, слезы знакомых и незнакомых, траурный пролет истребителя над гробами, искренние и печальные речи — все, как обычно, как водится у нас в городе при подобных событиях, увы, не таких уж редких. Только никак не укладывалось в голове: как же это так, как такое могло случиться с Александром Васильевичем Федотовым, человеком, казалось бы, заговоренным от беды, летчиком, чье имя стало почти легендарным? Погиб самый опытный, самый умелый из нас, да не один, а еще и товарища с собой прихватил. Наверное, не все в жизни подчиняется логике, судьба, стало быть, сильнее…
2 декабря 1987 г., самолет — МиГ-31, полетов — 1, время — 0 час. 32 мин.
Облет самолета.
Этот полет ничем особенным не отличался, если не считать того, что он оказался последним в моей летной биографии.
Если б я знал это заранее, то обставил бы сие событие чуть торжественней, что ли, выпросил бы полет поинтереснее, покувыркался бы напоследок. Хотя я и боялся, по обыкновению, очередной медкомиссии, но считал, что годик-другой я еще полетаю, благо, были к этому основания: чувствовал себя хорошо, легко переносил максимальные перегрузки и длительные полеты, да и предварительный осмотр «на стороне», что я делал уже много лет, не выявил у меня каких-то серьезных отклонений от нормы. Однако эксперты из ВЛЭК (врачебно-летной экспертной комиссии) решили иначе и поставили «крест» на моей летной деятельности.
Я мог бежать и не совсем трусцой 30–40 минут, не особенно запыхавшись при этом, ездил на велосипеде, зимой ходил нa лыжах, вес соответствовал росту, проявлений старческого слабоумия тоже вроде бы не отмечалось, но расположение и форма зубцов на моей кардиограмме явились для врачей более серьезным аргументом, чем моя замечательная физическая форма… Возможно, еще весомее для них был год моего рождения, и, хотя врачи в нашей летной больнице относились ко мне совсем неплохо, допустить меня к полетам на сверхзвуковых самолетах они не могли.
Мне предложили прийти на комиссию после соответствующего лечения, чтобы попытаться получить допуск для полетов на дозвуковых самолетах с двойным управлением, но я решил, поразмыслив, что никакое лечение лет мне не убавит, и больше не стал бороться с медициной.
Взаимоотношения летчиков с докторами всегда были неравноправными, причем перевес в правах принадлежит, естественно, не летчикам. Летаешь вроде нормально, выполняешь весьма нелегкие порой задания, здоровье позволяет, ни на что не жалуешься; идешь на комиссию и узнаешь, что летать-то ты как раз и не можешь: что-то в организме у тебя не так, как положено быть…
Вот и не бойся после этого медиков, если каждый год тебе запросто могут дать или ограничение в летной работе, или спишут совсем. А ведь это не просто смена вида деятельности, для летчиков это трагедия, т. к. расставаться с небом нелегко, да и трудно найти себя в новой жизни, обычно летчики не имеют другой профессии. Мы опасаемся «официальной» медицины, в свои медучреждения обычно не обращаемся, даже если и приспичит, потому что в медкнижке это будет отмечено, доказывай потом, что ты здоров… Причем все это не потому, что авиационные врачи такие уж свирепые, просто они выполняют положения соответствующих документов, где и к парнишке, только что начинающему летную жизнь, и к пилоту, у которого за плечами не один десяток лет, проведенных в кабине, медицинские требования одинаковые. Есть, конечно, так называемый «индивидуальный подход», но тут многое зависит от того, как ты дружишь со своим начальством и сумел ли ты понравиться работникам медицины…