* * *
Эта восьмая его зима ничем не отличалась от предыдущих. Снежно-хрустящая, щипающая нос и краснощёкая. Дядя Миша, дворник с университетским образованием, носивший поверх пальто белоснежный фартук, порой расчищал только тропинки от подъезда к подъезду. Пройти по ним могло не больше одного человека. Сугробы же были величиной со взрослого мужчину. Но ему это обилие снега казалось не просто сугробами, для него это были огромные крепости, в которых копались ходы, а в тайниках пряталось самое сокровенное и нужное.
Дом был небольшой, и детей было немного. Но ему повезло – все они были почти ровесниками. Он же был как бы посерёдке. Одни были старше его на два года, другие младше на те же два года. Первые опекали его как младшего брата, вторые слушались, иногда смотря, раскрыв рот, на него снизу-вверх. Во дворе ему было так же комфортно, как и сидя на своём любимом подоконнике, рассматривая бегущих по улице, закутанных в шарфы прохожих.
Всё своё свободное время он проводил во дворе. Пока его штаны не становились «колом» и не были похожи на вывешенное на балкон после стирки бельё. Уже дома, сидя на батарее, «выйдя» из обледенелых штанов, он отогревался и представлял себя полярником, только что вернувшимся после долгого лыжного похода на полярную станцию.
На завтра во дворе было запланировано очень важное событие. Морозы немного отступили, снег стал рыхлый, и на солнышке стал образовываться наст. Завтра было воскресенье, единственный выходной, когда все собирались во доре. Завтра все вместе будем лепить снеговика. Несколько дней в угол двора никто не ходил, чтобы не утоптать снег. Роли были распределены заранее. В десять утра все вывалили во двор, и работа закипела. Самые маленькие катали голову, ему досталось туловище, ну а старшие – основание. Ведро на голову они получили от дяди Миши, он же выдал старую метлу. После ноябрьского салюта, который они смотрели с Большого Каменного моста, у него остались большие медные кругляшочки, которыми были набиты разрывающиеся в небе шары, подсвеченные с земли огромными прожекторами. Таких красивых глаз не было ни у одного снеговика в Москве. Кто-то из девочек принёс большую морковку. Вот и нос. Красками «одели» его в тулуп и валенки. К вечеру аккуратно полили водой. Перед сном он выглянул в окно. В отблесках слабого фонаря их сторожевой стоял гордо, охраняя засыпающий дом.
* * *
Лужа в этом месте двора была всегда. Снег таял, весенние дожди наполняли ручьями переулок. Все детишки чем могли помогали дворнику «выгонять» воду из двора. Иногда им это удавалось, но на следующий день лужа опять оказывалась на своём любимом месте, то увеличиваясь, то пропадая ненадолго.
Дождевые червяки, прозрачные на свет, жили в ней дружной семейкой, пока один из соседей, заядлый рыбак, не собирал их в спичечный коробок. Дворовая кошка с нетерпением ждала улова. Маленькие плотвички и ротаны из Москвы-реки поглощались ею под дружный смех дворовой детворы.
Он огляделся. Солнце висело прямиком над просветом между двумя лепестками наконечника стрелы – так представлялся ему дом сверху. Эта стрела как бы врезалась в их старый и тихий район. Солнечные зайчики бегали по окнам верхних этажей, подмигивая ему своими весёлыми лучиками. Немного прищурив глаза, он невольно улыбнулся.
Как и снеговик, он стоял посреди двора, купаясь в солнечных лучах, а под ногами у него блестели, отражаясь солнечными зайчиками, медные кругляшочки…
Музыка
В открытое окно его купе всё громче и громче доносилась такая знакомая музыка. Где-то далеко играл духовой оркестр.
В доме его родителей, немного консервативных в своих взглядах, но очень любивших музыку, появился один из первых граммофонов в городе. Он стоял в гостиной, где собирались все на обед и на традиционный вечерний чай. Мама, по семейной традиции, наливала всем кипяток из самовара, а папа важно пыхтел, как паровоз, отхлёбывая из любимого блюдца. Его усы топорщились как у моржа, а на бороде иногда задерживалась капелька варенья.
Место граммофон получил почётное – в углу у правого окна, а в другом углу, напротив, на своём почётном месте стоял самовар. Труба граммофона была начищена до блеска, а в самовар можно было смотреться как в зеркало. Так они и стояли, отражаясь друг в друге…
Потом, когда у него появился свой уголок в старенькой теплушке у слухового окошка, первой его покупкой был патефон. Он редко его заводил, потому что соседи ругались на громкие звуки, мешающие одним спать, другим читать. Но иногда, не обращая ни на кого внимание, он заводил любимые пластинки, закрывал глаза и… Ему часто казалось, что он даже ощущал запах свежего самовара и маминого яблочного варенья…