– Геннадий Андреевич, дорогой, – в очередной раз за сегодня вернула его к действительности Анюта. – Мне могут позвонить, а телефон занят. Пожалуйста, положите трубочку.
– Ах, да, – только и смог выдавить он из себя.
Остаток дня прошёл в дымке. Никакие мысли, кроме как о пятничном свидании, не лезли в его умную голову. Свидание! Впервые девушка ему назначила свидание. Да, собственно, самих свиданий в его жизни было не так много. Не мог Геннадий Андреевич похвастаться большим опытом общения с девушками. Он стал загибать пальцы… восемь, девять, десять. Все пальцы на обеих руках были загнуты. Свидания кончились. Мама часто охала и говорила, что не дождётся внуков, папа молчал, а бабушка, пока была жива, ругала его за нерешительность, сравнивая его с Иваном Кузьмичом Подколесиным. Он и в самом деле был немного на него похож – инертный и инфантильный, норовивший время от времени вылезти в окно и не обязательно в шляпе.
Сегодня была среда. Значит у него в запасе два дня. Геннадий Андреевич любил всё планировать заранее. Жить по плану его научила бабушка. И он настолько привык к такой жизни, что, когда какой-нибудь пункт из его плана срывался, он выпадал из жизни. Грядущее событие никак не могло сорваться из-за неправильно составленного плана. Выйдя из своего НИИ, как всегда еле удержав массивную дубовую столетнюю дверь, он пошёл по привычно-выстроенному маршруту домой. Обычно он смотрел вокруг себя, часто натыкаясь на идущих навстречу, примечая незначительные изменения и оставляя их в своей памяти. Сегодня же он был погружён полностью в свои мысли, не замечая ничего и никого вокруг. Вот он спустился в многолюдный подземный переход, продираясь сквозь спешащих горожан, как продирался летом в лесу, заплутав и попав в молодняк берёзового леса. Выскочив наверх, он поднял голову и, стараясь поймать лучик заходящего солнца, прищурился. Свежий раннезимний ветерок легонько шлёпнул его по щеке морозцем, на секунду-другую приведя его в чувство. Арбатская. Впечатывая свои большие шаги в морозный асфальт, он приближался к своей комнате. В ней и только в ней Геннадий Андреевич чувствовал себя совершенно защищенным и неуязвимым. Как большая черепаха внутри своего панциря.
Вот и дом. Дверь, покрашенная серой масляной краской, невыносимо скрипела, когда её открывали. Геннадию Андреевичу казалось, что это не скрип. Это невидимый старый швейцар здоровался или прощался с ним. И он, тихо, под нос, как ему казалось, произносил приветственные слова, неизменно добавляя – старина. Со стороны это казалось немного странно, особенно соседской шестилетней Марусе. Она, раз услышав шёпот Геннадия Андреевича, потом всегда старалась специально столкнуться с ним в дверях, хихикая над его странностью. Он стал это замечать и, увидев её веснушки, нарочито на полтона увеличивал звук своего голоса.
Широкая парадная лестница уносила его вверх. Лестница вилась как питон, зажимая внутри себя свою добычу – лифт. Два, четыре, шесть – привычно чрез две ступеньки скакал Геннадий Андреевич. Второй этаж. Два, четыре… Ещё немного и дома. Дома. Скорее бы.
Дверь, упирающаяся в четырёхметровый потолок, была закрыта на все четыре замка. Значит, соседи ещё не вернулись с работы, и он какое-то время сможет насладиться одиночеством. Забавно, но каждый из четырёх жителей его квартиры врезал свой замок в дверь. Но зато, приходя домой и открывая дверь, можно было безошибочно узнать, кто из соседей уже пришёл с работы.
Дом его встретил непривычной тишиной. Такой звенящей, даже пугающей. Неживой. Такая бывала иногда летом, когда кто-то был в отпуске, а кто-то просто переезжал жить на дачу. «Ррррр», – всхрапнув, проснулся один из четырёх холодильников. «Рррр», – вторил ему второй, устраивая перекличку. Нет, всё хорошо. Дом живёт, а он живёт в этом доме.
Геннадий Андреевич любил быть дома. Один. Он любил скучать дома. Чуть только он освобождался на работе или в гостях были подняты все официальные тосты, он начинал собираться восвояси. Все уже привыкли к этому и не старались его удержать, вызывая недовольство Геннадия Андреевича.
По заведённому им распорядку, вымыв руки, налил и поставил чайник. В ожидании пронзительного свистка, он уселся на табуретку посредине большой общей кухни. Немного покачиваясь, он вспоминал, улыбаясь и хмурясь, как познакомился с ней. Светлана была немного младше. Улыбалась она очень открыто и лучезарно, немного сморщивая красивый носик. С этой улыбкой он просыпался и засыпал вот уже три месяца…
Когда не стало бабушки, комната опустела. Цветы, стоявшие на широких каменных подоконниках двух больших окон его комнаты, выходящих в переулок, стали чахнуть. Как он не пытался их спасти, без хозяйки жить они отказывались. И, в конце концов, остался только один столетник. Всё детство он присматривал за здоровьем Геннадия Андреевича. Лечил его своим соком, «капая» в нос при насморке. А когда большая заноза от старых перил лестницы в подъезде попала ему под ноготь, привязанный на ночь, он буквально вытянул её оттуда. Столетник остался присматривать за Геннадием Андреевичем.