Спрятанные за пазуху его осеннего, уже не по погоде, пальто, гвоздики согревались и наполнялись, как ему казалось, его теплом. Уже давно стрелки часов, доставшихся ему по наследству от дедушки, встали в ровную прямую с севера на юг. Её всё не было. Тонкая подошва уже давно промёрзла, но Геннадий Андреевич отказывался чувствовать холод. Вот она придёт, и все изменится. Мелкие снежинки-пушинки, танцуя в промерзающем вечернем воздухе, падали на его плечи и непокрытую голову. Они таяли на его лице, создавая неслышную мелодию. Геннадий Андреевич боялся смотреть на часы. Она не может не прийти. Она же сама позвонила. И он ждёт её, чтобы сказать, наверное, самые важные слова в своей жизни. Ему казалось, что он уже шёл по выстроенному маршруту, чувствуя её тепло сквозь вязаную перчатку. Ведь он уже взял её за руку, как тогда, в первый день их знакомства. И она не одернула руку, как это случалось каждый раз и на чем заканчивались каждый из его «романов».
– Привет, – услышал он за спиной.
– Привет! «Это тебе», – сказал он, бережно вынимая цветы и протягивая ей.
– Спасибо! Мне нужно сказать тебе что-то очень важное.
– Конечно, и мне тебе тоже нужно сказать что-то очень-очень важное. Я.., – он впервые решился изменить план, нарушить запланированное и прокрученное много раз в голове.
– Нет, послушай сначала меня, – сказала Светлана. – Я пришла сказать тебе. Собственно, я сама не знаю, почему решила так, именно так сказать. Позвала тебя, хотя могла и по телефону. Ведь нас же не связывает ничего. Ведь так?
Геннадий Андреевич не понимал, что происходит.
– Мы даже не целовались с тобой ни разу. Ну и что, что за руку ходили. Но, пожалуйста, не волнуйся и выслушай меня. Да что это я оправдываюсь. Геннадий, я выхожу замуж.
Что было дальше, он не помнил. Да и не хотел вспоминать больше никогда в жизни. Он бросился наутёк, поскальзываясь на скользких тротуарах, толкая прохожих. Дверь скрипнула, как всегда, но не услышала впервые приветствия. Все три замка открыты. Только его нет дома. Его комната, кресло. Он больше никогда не пойдёт к Кутафьей башне…
Ёлкообладатель
Мороз заузорил две трети окна. Стекло было старое, скорее всего дореволюционное. Не такое, как сейчас. Толстое и с небольшими капельками воздуха внутри. По периметру рамы стекло было замазано специальной оконной замазкой, покрашенной белой краской. Она продавалась в каждом хозяйственном магазине, упакованная в прямоугольные брикеты. Цвет покрашенной замазки сильно отличался от цвета рамы. Когда Геннадий Андреевич был маленький, он своим, подаренным ему, перочинным ножиком аккуратненько отковыривал её по чуть-чуть, чтобы не было заметно. Потом он проводил большим пальцем, залепляя получающиеся щёлочки между стеклом и рамой. Из отковыренного материала он лепил маленькие шарики, превращая их в «патроны» для своей рогатки, сделанной из жёсткой проволоки. «Патроны» складывал в деревянный спичечный коробок. Однажды, когда весной мама с бабушкой мыли окна, его «диверсия» была замечена, и он простоял целый час в углу. «Оружие» было конфисковано папой и торжественно отправлено в мусорное ведро.
Геннадий Андреевич сидел на любимом подоконнике, вытянув ноги. С другого конца за ним наблюдал его многолетний соглядатай – столетник. Этому заморскому растению, казалось, был нипочём ни холод, ни зной, да и время для него ничто. От окна немного тянуло морозом, но тепло комнаты не давало замёрзнуть.
Болел Геннадий Андреевич уже больше месяца. Сбежав сломя голову от Светланы, он сильно простудился. Расстёгнутый нараспашку, сорвав шапку, в осенних ботинках, он успел вымерзнуть весь до костей. Придя домой, долго не мог согреться, забравшись под тёплое ватное одеяло. Ближе к полуночи его начало знобить. По утру градусник показал 38,6. В обед приехала мама. Чай с малиной и мёд мигом оказались на его прикроватном столике. Комната наполнилась заботой и теплом. Мама лечила его как в детстве, укутывая в колючий, но теплый мохеровый шарф. Ставила банки и горчичники. Растирала водкой, оставшейся с прошлого нового года. Вначале даже было подозрение на воспаление лёгких. Но диагноз не подтвердился. Сильная простуда никак не давала ему возможность выйти из дома. А тут проявились и старые, насколько они могут быть старыми у молодого мужчины, болячки. Ослабленный организм не справлялся и, как и в детстве, у него развился отит. Мама непрестанно вспоминала его безрассудный поступок, как она называла – зимний марафон с препятствиями. Никак не могла понять, как он, Геннадий Андреевич, всегда аккуратно и тщательно собирающийся на улицу, мог так поступить. Поругивала его, тихо ворча под нос, чем раздражала сына.