– Да, спасибо. Всё нормально, – пробурчал Геннадий Андреевич и захлопнул дверь перед любопытным носом заглядывающего внутрь квартиры почтальона.
Вовка. Друг детства. Он тот моторчик, который всегда был заведён и крутился как вечный двигатель. Выдумщик и балагур, Вовка был в его, Геннадия Андреевича, жизни всегда. Они лепили куличики в песочнице во дворе под присмотром бабушек. Гоняли на великах по арбатским переулкам, порой невольно, а иной раз и специально, обрызгивая длиннокосых девчонок, проезжая по летним лужам. Поджигали тополиный пух, который скапливался в углу бордюров мостовых, и бежали за огненной полосой, пока она не упиралась в лужицу или шину автомобиля. Играли в ножички, пока совсем не становилось темно, подаренным ему Вовкой перочинным ножиком с синей пластмассовой рукояткой в виде матрёшки. Катались на коньках или на Патриках, или на Чистых, не любя парки и признавая только натуральный лёд с огромными трещинами, через которые лихо прыгали, играя в салочки. Запускали в бассейн «Детского Мира» карасей, выловленных в Чистых прудах на купленные в «Охотнике» на Неглинной за 40 копеек снасти.
А потом Вовкина семья получила квартиру, и они уехали в новые московские районы с отдельной ванной и кухней. Но самое главное у Вовки появилась своя комната, в которой он зимними вечерами точил магний для летней дачной компании. Телефона не было, и знали они друг о друге от мам, которые время от времени созванивались, передавая закадычным друзьям приветы. Окончательно возмужав, и не в силах оставаться друг без друга, раз в неделю они встречались на площади Ногина и шли гулять, рассказывая друг другу новости о школе, а потом об институте. О влюблённостях и профессорах, о картошке и стройотряде, о планах и мечтах.
И вот он, Вовка, скоро будет в Москве. Да не просто в Москве, а у него в гостях. Праздновать первый его собственный Новый год.
«Нет, это решительно не просто так», – думал Геннадий Андреевич. Вовка почувствовал о переменах в его жизни и прилетел поддержать, быть с ним рядом.
В канун нового года, остро наточив нож, Геннадий Андреевич уселся за стол и, как говорила бабушка, помолясь, начал чистить-резать. Сперва картошку, потом морковку… Всё как раньше, когда они всей семьёй готовили праздничный стол. У каждого был свой «фронт работы». Тихо стучали ножи по деревянным самодельным доскам, оставляя порезы, образовывающие со временем полукруглые углубления. Чтобы было веселее, они играли в Буриме. Это такая старинная игра, в которую играла бабушка, учась в гимназии. Но они придумали свои правила. Они не сочиняли новые поэтические строки на заданную тему, а покопавшись в памяти, выуживали строки, уже написанные любимыми поэтами. Получалось очень весело, потому что порой за Давидом Самойловым следовал Николай Языков, а за ним, немного заикаясь, Рождественский. И всё кружилось весёлым радостным роем, наполняя предпраздничной суетой всё вокруг.
Тихий, но настойчивый стук в дверь сквозь дрёму проник в его сознание, и он начал просыпаться. Сначала вытянул, подав на себя носок, правую ногу, потом левую и, закинув руки за голову, нехотя потянувшись, Геннадий Андреевич открыл глаза и посмотрел на часы. Ух ты! Уже десять вечера. Он проспал больше двух часов.
– Войдите, – крикнул только что проснувшимся голосом Геннадий Андреевич.
Дверь открылась, наполнив светом тёмную комнату. В дверях стояла Нюра, держа в руках большое блюдо с только что испечёнными пирожками. Но что-то в ней было не то, что-то непривычное для Геннадия Андреевича. Да и свет не из коридора, а от неё, Нюры, проникал в самые тёмные уголки его комнаты, врываясь запахом испечённого теста, мяса «по-французски» и варёной картошки. Он почти уже отвык от этого ощущения. Ощущения дома и тепла, света и семьи. Нюра стояла в дверях, не решаясь войти и включить свет. Геннадий Андреевич подскочил, как будто пружина вырвалась из вековых оков, сработав как заправская катапульта, и в два шага долетел до выключателя. Двести ватт разом озарили белоснежную скатерть и отразились в столовом фамильном серебре, начищенном зубным порошком Геннадием Андреевичем специально для праздника. Он, как оказалось, впервые увидел её большущие карие глаза. И совершенно растворился в них, они лишили его воли и наполнили смыслом его жизнь.
В дверь позвонили.
– Геннадий Андреевич, это к нам…
Гербарий
Геннадий Андреевич уже проснулся, но никак не хотел вставать. Он нежился в кровати, время от времени потягиваясь, переворачиваясь с боку на бок, покряхтывая от удовольствия как старичок, поднявшийся по лестнице на свой этаж. В носу стало немного щекотно, и ему захотелось чихнуть. Как тогда, когда они с бабушкой нюхали табак и одновременно чихали, смеясь, сгибаясь пополам, держась за животы.