– Где это вы с Володей целыми днями пропадаете? Даже не обедаете.
Геннадий Андреевич рассказал всё. И как они забрались на дерево. И о жестяной коробке. И о письме. И о том, что они с Володей уже отчаялись найти написавших его.
– Что же ты мне раньше не рассказал, – всплеснула руками бабушка. Я знаю этих ребят. Они учились в твоей школе. Закончили школу они в 1941 году. И потом, вероятно, ушли на войну. Так же, как и почти все мальчики их выпуска. А вот вернулись они или нет, я не знаю. В сентябре, когда пойдёшь в школу, спроси о них у Валентины Павловны, учительницы начальных классов. Они у неё учились.
Дождаться первого сентября было настолько же сложно, насколько понять, что такое бесконечность. Валентина Павловна, пожилая учительница, преподававшая ещё в гимназии, в которой располагалась теперь школа Геннадия Андреевича, достала кружевной платок из правого рукава, промокнула слёзы и рассказала, что эти ребята учились у неё, а потом закончили школу и ушли воевать с фашистами. И никто из них не вернулся, как не вернулись почти все те их одноклассники, которые пошли на фронт.
История, рассказанная Валентиной Павловной, так поразила ребят, что они поклялись друг другу, что узнают всё о Степане, Аркадии и Юрии. Да, конечно, они читали о пионерах-героях и о добровольцах, которые приписывали себе годы, только чтобы пойти на фронт и бить врага. Конечно, они знали и про Зою Космодемьянскую, и про Александра Матросова. Они помнили рассказы фронтовиков. Правда, рассказы эти были очень скудные. Фронтовики не любили рассказывать о войне. Обычно, вся семья собиралась за столом дома у Геннадия Андреевича 9 мая. Приходили дедушкины друзья. Они встречались у Большого театра, там долгие годы было место встреч ветеранов, а потом шли все вместе к ним домой. Майская Москва с цветущей сиренью и фронтовыми песнями из репродукторов напоминала им, победителям фашизма, те майские дни 1945 года. Когда сердце рвалось из груди от счастья. Счастья Победы. Счастья встречи. Счастья неизбежного счастья. Они шли по майской светлой Москве, тихонько позвякивая медалями, как колокольчиками, которые выстукивали только одну мелодию – мы победили, мы победили, мы победили. И этим звоном сотен тысяч медалей наполнялось всё вокруг, как некогда наполнялась Москва Пасхальным колокольным звоном. Дедушка тоже надевал парадный костюм с наградами. Обязательная стопка водки с куском чёрного хлеба стояла на столе в память о тех, кто навечно остался на поле боя. И вот тогда, за столом, сидя на стуле рядом с дедушкой, маленький Геннадий Андреевич, слушал и как губка впитывал. Он плакал и смеялся вместе со всеми. И он гордился тем, что может вот так соприкоснуться с героями Великой Отечественной войны.
Однажды, в гости к дедушке на празднование дня Победы из другого города приехал его однополчанин. Геннадий Андреевич очень хорошо запомнил его приезд, потому что, когда прозвенел звонок, он побежал открывать дверь, а открыв дверь, так и остался стоять с открытым ртом. Перед ним стоял высокий крепкий совершенно лысый человек с чёрной повязкой на правом глазу. Такую повязку Геннадий Андреевич видел на картине в Бородинской панораме, на которой был изображён Кутузов. А ещё он совсем недавно прочёл «Остров сокровищ». Поскольку он был мальчиком впечатлительным, то ему иногда слышался стук протеза Сильвера в коридоре их квартиры, а ворона за окном не каркала, а кричала ему в отрытую форточку: «Пиастры, пиастры, пиастры». И вот, обладатель этой повязки, как у Кутузова с картины и Билли Бонса из книги, стоял на пороге их квартиры.
– Здравствуй, дружок, – пробасил одноглазый. А дедушка дома?
Геннадий Андреевич, не сказав ни слова, бросился наутёк, оставив дверь открытой, а гостя в растерянности. Так они познакомились, но уже совсем скоро подружились. Геннадий Андреевич, с разрешения дедушкиного однополчанина, водил дворовых друзей смотреть на стеклянный глаз дедушкиного друга, когда тот отдыхал днём на диване и делал вид, что спит. Повязку он снимал, а неподвижный муляж глаза ввергал детвору в оцепенение. Слух о стеклянном глазе, на который можно посмотреть, разнёсся по всему району. Составлялись списки для посещения, учёт которых вёл Владимир. При посещении квартиры было запрещено разговаривать, шмыгать носом и икать, чтобы не разбудить фронтовика. Популярность Геннадия Андреевича и Владимира достигла в районе небывалых высот. И потом ещё долго обсуждалось во многих дворах, вынимает ли он его, когда моется, и может ли стеклянный глаз разбиться, упав на пол.