Геннадий Андреевич спустился по крутой и длинной лестнице первой Арбатской, опустив пятачок в деревянный турникет, наверное, последние оставшееся в городе, услышал вначале, как пятачок упал в коробочку и присоединился к коллегам внутри турникета, а потом глухой звук сомкнувшихся за спиной створок. Ух, как он боялся в детстве проходить сквозь, как ему казалось, полосу препятствий. Он такие видел в документальных фильмах-журналах перед сеансами в «Художественном». Там солдаты прыгали и пролезали под подобными конструкциями, тренируя реакцию. Чуть повзрослев, страх естественно пропал, и Геннадий Андреевич пару раз перепрыгивал через них, совершенно оставшись довольным собой и укрепившись в уверенности в любой момент встать на защиту страны. Правда во второй раз, проворная, но уже пенсионного возраста смотрительница турникетов, ловко схватила его за руку и сдала линейному патрулю. Геннадий Андреевич долго объяснял, зачем он это сделал, показывал проездной на метро, но старшина, с усами как у Мулявина, безучастно слушал, отгадывая кроссворд, нервно выдыхая, когда получалось подобрать нужное слово. Бабушка пришла через полчаса, показавшиеся Геннадию Андреевичу вечностью. Ему было и стыдно, и горько. Бабушка о чём-то пошепталась с грозным стражем порядка, и он, заполнив какие-то бумаги, протянул ей ручку, указывая, где следует расписаться. Через пять минут они уже были на улице. Молча шли домой, позабыв о том, что Геннадий Андреевич ехал на выставку в Третьяковку. Его не ругали дома. Просто никто не разговаривал с ним, да и он сам не пытался заговорить ни с кем. Выдержав двухдневную паузу, первой сдалась бабушка, за ней мама и, отвесив лёгкий, скорее для проформы, подзатыльник, папа. Позже он узнал, что усач-старшина, обещавший бабушке не писать бумагу о хулиганском поступке Геннадия Андреевича в школу, всё же не сдержал своё слово. А может он и не собирался его сдерживать вовсе, поставив галочку в личный план поимки злостных нарушителей общественного порядка. Может именно этот поступок «распустившегося юнца», так своевременно пресечённый старушкой смотрительницей, и повлиял на размер квартальной премии оставшегося в Москве после армии уроженца далёкой белорусской деревни. Бумага о злостном нарушении общественного порядка в московском метрополитене незамедлительно попала на стол директора школы. Было пионерское собрание сначала класса, а потом и всей школы. В основном его защищали и ограничились устным выговором. Но в комсомол приняли одним из последних.
Поезда ранним утром ходили не часто, и Геннадий Андреевич заскочил в буфет, уютно спрятанный в начале станции. Буфет изначально предназначался для машинистов поездов. Вообще, Геннадий Андреевич не понимал, для чего они выходят из вагона, уступая место другим, а сами идут в противоположный конец платформы, дожидаются своего поезда и, меняя коллег-машинистов, уводят свой состав вглубь московской земли. Буфет никогда не радовал разнообразием, но всегда там можно было выпить тонизирующего напитка под названием кофе и съесть кусок сваренной варёной колбасы, небрежно доставаемой буфетчицей из алюминиевой кастрюли специальными щипцами. На столах-стояках всегда в избытке была горчица, без которой есть пресную вываренную колбасу было просто невозможно. Горячий напиток, налитый в гранёный стакан, немного обжигал нёбо, но бодрил и сулил часа три бодрствования.
Хлопнула дверь, и в буфет шумно вошли машинисты в синих не глаженых форменных костюмах. Геннадий Андреевич, погружённый в воспоминания, сморгнул несколько раз, как это он часто делал, взглянул на часы, испугавшись, что потерял много времени, но оказалось, что пропустил он всего-то не больше двух поездов. А шум из открывшейся двери всё настойчивее приглашал его выскочить на перрон и уехать на останавливающемся поезде.
Киевский вокзал встретил Геннадия Андреевича суетой, запахом угля из печных труб вагонов, радостью встреч и горечью расставаний. Каждый вокзал пах практически одинаково. Добавлялась только специфика каждого направления. Киевский вокзал всегда пах салом и киевским тортом. Курский южной алычой и абрикосами. Казанский чак-чаком и ташкентскими дынями. Ленинградский чопорностью и пирожными из кафе «Север». Ярославский валенками и звоном колоколов Лавры. Павелецкий тамбовским чернозёмом и волжской рыбой. Белорусский заграницей и драниками. Рижский килькой и дюнами. Савеловский пах Подмосковьем.