Санкт-Петербург
Дождь
И осень.
В лужах капли.
Желтый лист спадает с кленов.
Ветер сбрасывает кадки с окон
или же с балконов.
Солнце
Тучами укутав,
Волы невские вскипели.
Клинья аистов и уток
В дали срочно полетели, греть на юге
перья с пухом.
День
Короче.
Ночь длиннее.
Клумбы инеем примяты,
Уж на крышах снег белеет, девственный,
на вид приятный.
Месяц
Полною красою
Утверждает сквозь туманы,
Что ближайшею зимою
Он один пребудет с нами, бледный
немощью больною.
Жизнь
Идет. Уходят люди. Новый год сменяет лето.
Цвет раздумий нынче мутный —
Черно-бело-фиолетов, с красной линией
загнутой.
Санкт-Петербург
Таблица лежит с элементами жизни:
Ограды, влеченья, туман непрерывный.
В экране окошка меняются тени,
Безлико, бесшумно идут по ступеням.
Их не посчитали и не занесли
В каталог взаимообразной любви.
А ветер уносит опавшие листья,
Вращает фонарь над водою со свистом,
Скрипит в подворотне забытой калиткой,
И в дырке ботинка играется ниткой…
Реестр счастливых известен природе —
Тому, кто не в нем, промокаются ноги.
Санкт — Петербург
Спальня всякого человека — квинтэссенция его
жизненных целей,
поставленных когда-то в прошлом.
Сформулированных столь
витиевато — в сложном сочетании вещей
с предметами
и безделицами пустяшными, размещенными
на комоде.
Африканские коврики со слонами, рыбами,
ящерицами и вазами,
девушки у околиц в сарафанах, фартуках
и с цветами,
взятые в рамы и паспарту — найденные
на помойке возле парадной,
среди литографий немецких, позапрошлого
века,
выброшенных в корзину ценителями гламура.
Музыки диски с шансоном (французским,
конечно) и книги
авторов старомодных: Толстого, Белинского,
Блока… возлежат
на столе и всюду, подле широкого ложа, рядом
с которым компьютер
активный ведет образ жизни, делая мысли
строкою печатного слова.
Загадка окна: двор-колодец с луною,
смотрящейся с крыши
в стекло с отражением ночи и серого неба тоски,
останется без ответа. А комната своим видом
и разным ее содержимым
даст повод опять усомниться в жизни
осмысленности.
Санкт — Петербург
Сегодня должен был приковать себя наручниками к ноутбуку и весь день редактировать свои тексты. Две огромные статьи уже должны быть завершены и сданы в разные редакции. Одна — 54 страницы, а вторая 10. Но случилось то, чего я всегда боюсь. Потянуло в кафе пить чай. А за окном бара была Исаакиевская площадь, сумерки и прочие питерские прелести. И сразила меня меланхолия. Вместо серьезной работы написал отвратительные тексты безобразного содержания.
* * *
Слякоть и вечера мгла
Поглощают античные храмы.
Патина статуй седых
Тает, как снег за окном.
Дымка тумана и ночь
Прячут случайных прохожих.
Воды уносят листву
В мрачные тени мостов…
К городу этому чувства,
Что называют любовью, —
Лишь проявленье хандры,
С ёмким названьем — психоз.
* * *
Мокрый и грязный ковер
Багряной и прежде зеленой
Дуба и липы листвы
В царском саду у пруда
Маскирует природы ущербность:
Блеклые краски травы
И полусгнивший цветок.
Дикие птицы уже
Оставили мерзлые воды.
Девы застыли в домах,
Сделанных из осин.
Скоро опять Рождество, —
Далее белые ночи…
Вот она, смена времен.
Сколько их будет еще?
Какая-то в стихах безысходность и минимум оптимизма. А главное, что все они выглядят бездарными и отвратительными. Чудовищно. Сейчас включу первый диск Сургановой «Неужели не я» и послушаю что-нибудь антидепрессивное. Например, песню номер 8.
Кстати, тут одна добрая душа выступила резонансно моему сегодняшнему мироощущению и добавила эсэмэской несколько строк:
Оплата при входе,
На взводе,
На вдохе,
Декабрь на подходе,
Дела что-то плохи.
В награду снега
И осенняя слякоть.
Податься в бега,
Это то, что осталось…
Из вежливости я должен был ответить, и вот что получилось:
Пальцем набрав SMS,
Нажав кнопку «send» в телефоне,
Кто-то кому-то послал
Свежие мысли свои.
Кто-то отправил мечту.
У кого-то слагаются строки
О рандеву у метро,
Что на Казанском мосту.
Кто-то кого-то послал,
В трех словах (а может, короче?).
Кто-то вдруг чувства открыл,
Смело признавшись во всем.
Слава тебе, SMS!
Вытесняя прямое общенье,
Ты позволяешь сказать
Много ненужной фигни…
Ассирийская богиня
В кудельках, с внушительным бюстом
Осушила коктейль, обернулась игриво,
Одарила улыбкой и хищно взглянула.
Барабаны издали четвертую дробь за полуночь,
В царстве лунном вальсирует группа беспечных
подростков.
Дирижер посылает диджею воздушные пассы
из бара,
Округляя руками все то, что лежит на бумаге,
Формулируя ноты в порыве весны
безрассудства.
О Милитта, оставь свои чары для подданных
Нью-Вавилона,
В Петербурге прекрасно и мило царит
Афродита.
Нам Урания ближе по менталитету.
Санкт-Петербург
Этой ночью я видел корабль, и трюмы с людьми
удалялись куда-то в прозрачность
февральского утра. Не Луна, тонкий Месяц высоко стоял,
в окружении
точек уже не сияющих звезд, в облаков
обрамлении,
в перине из северной тьмы. Обернувшись ничем,
растворившись,
исчезнув, пропав, опустившись на дно
петербургского серого неба,
пароход философских раздумий, метаний,
проказ
уносил тех, кто в нем, и того, кто о рейсе том
знал или, может быть, ведал.
В капитанском салоне оркестр Шопена играл.
Дамы в платьях,
мужчины во фраках, цилиндрах. Дирижер
без листа дирижерскою палкой
махал, вдохновлял скрипачей, гобоистов
и скромных красавиц-арфисток…
На корме вернисаж, здесь пространство —
квадрат
(палантин из картин, в тонком запахе вин,
в легком шелке и с лирою Муза
над всеми парит),
в нем ходили художники в белом и черном,
и пили…
Опустился в болота прибрежный петровский
гранит,
слез с коня и укушен змеей государь-
реформатор,
в корабле уплыла по Неве Петербурга душа,
навсегда, насовсем… На Гром-камне бездвижно
лежал император,
указуя перстом на окно, что закрыл за собою
корабль с названьем «Мечта».