Эта же змея потом убежала перебравшись по балкону в квартиру соседнего подъезда, где жила очень интеллигентная дама — капельмейстер Московского Дворца Съездов. Эта дама, забыв о своем статусе, сначала принялась стучать в стену к Вите, а затем вышла на балкон и закричала: «Заберите вашего удава».
Витя приоделся и пошел в соседний подъезд — спасать женщину и снова выручать змею. Но пока он добирался до квартиры капельмейстера полоз куда-то делся. Они обыскали всю квартиру, но змею не нашли. Витя объяснил хозяйке, что, мол, ничего страшного, змея не ядовитая, она сейчас утомилась, забилась куда-нибудь и спит. Вреда она не причинит. И обещал прийти на следующий день. Мол, змея отогреется, выползет и тогда он ее заберет.
Но капельмейстер Витю не отпускала.
— Нет, не уходи, останься, — говорила дама. Я чувствую, что змея где-то рядом. Вот ты уйдешь, а она свалится на меня с потолка. Или я лягу в постель, а она заползет туда, набросится на меня и удушит!
Галантный юннат продолжал ее успокаивать.
— Ну что вы такое говорите! Смешно слушать! Змеи по потолку не ползают, а в постель вообще никогда не залезают. Вот, смотрите, под подушкой ее нет! — и юный герпетолог поднял подушку. — И под покрывалом тоже нет! И под одеялом нет! — Витя приподнял одеяло, и хозяйка завизжала потому, что как раз под одеялом-то и дремал полоз.
Но и Витя, хотя и был, по сравнению с Мишей, интеллигентным человеком и к тому же очень любил гадов, тоже мне посоветовал эту животину кому-нибудь отдать или выпустить. Правда не в унитаз, а в соседний пруд.
Аксолотль продолжал жить в моем доме в кастрюле и по-прежнему вел полу-вегетативное существование, двигаясь только в поисках упавших сверху кусков колбасы, да с чавканьем всплывая на поверхность за глотком воздуха.
Где-то в середине зимы я вдруг вспомнил, что хотел превратить его в амбистому (я уже знал как правильно она называется), и стал постепенно снижать уровень воды в кастрюле. В процессе этого опыта аксолотль чуть не сдох от недостатка влаги, но взрослеть — то есть превращаться в амбистому — не хотел ни в какую. И я прекратил эксперимент, восстановив прежний уровень воды.
Я еле дождался весны, чтобы по совету Вити выпустить животину в ближайший пруд (мои друзья по кружку ни за что не хотели брать в подарок земноводное). А этот водоем был на соседнем пустыре.
Больше всего на свете я в детстве любил пустыри. Сходишь с асфальтовой дороги. Первые 50 метров пустыря абсолютно не интересны — лежат наполовину заплывшие красной глиной бетонные плиты с остатками кострищ и осколками бутылок — места любящих природу забулдыг, выпивающих на свежем воздухе. Из земли торчит арматура, лежат куски рубероида, иногда — вросшая в землю ржавая канистра с засохшей краской. Местность неровная: есть небольшие глинистые холмы есть и ямы. Ямы бывают просто ямы, бывают влажные, а бывают залитые водой.
Идешь дальше. Пейзаж не изменяется — тот же строительный мусор, но по каким-то непонятным признакам чувствуется, что в такую глушь алкоголики не забираются, а лазают здесь только вот такие энтузиасты — ненормальные любители природы, как я.
Здесь можно не торопиться. Здесь уже настоящая дикая природа. Только смотри.
Среди редких зарослей полыни и конского щавеля, иногда — невысоких ивовых кустиков и редких куртинок злаков, видны узкие дорожки, обязательно заканчивающиеся норкой на глинистом холмике или уходящие под бетонную плиту.
Однажды я заметил, как по этой дорожке пробежал серый короткохвостый короткоухий зверек. Я, наизусть знавший пятый том детской энциклопедии («Животный мир»), тут же определил это млекопитающее как пищуху (по крайней мере, она, по моему мнению, была точной копией зверька, изображенного на рисунке). Смущал немного размер (по описанию, пищуха была раз в пять крупнее) и то, что она обитает в горах, но все-таки мне очень хотелось, чтобы это была пищуха. Через год, поступив в юннатский кружок я узнал, что это была серая полевка, самый обычный грызун, но очарование первой встречи осталось навсегда.
Однако настоящий кладезь неожиданных зоологических находок — это, конечно, куски железа, шифера и доски, разбросанные на пустыре.
При виде их у меня до сих пор просыпается обезьяний инстинкт и очень хочется эти предметы перевернуть. Ведь совершенно неизвестно, кто скрывается под ними.
Всегда там сидят разнокалиберные жужелицы, которые сначала оторопевают от яркого света, а потом расползаются.
Иногда под большим куском шифера прячется целый выводок зеленых жаб — толстых, сухих и сонных. Возьмешь одну, самую большую в руку, она тихонько от страха описается, а потом вежливо начинает толкать лапами твои пальцы, прося отпустить. А тем временем остальные ее подруги медленно разбредаются. Быстро сажаешь жабу туда откуда взял и аккуратно, чтобы не раздавить, накрываешь тем же куском шифера.
Изредка под толстой сырой доской, сидит свернувшись кольцом тритон. А однажды я под такой же доской нашел белую, в оправе из мелких земляных катышков куколку жука-плавунца и долго рассматривал, как ловко в куколке уложены лапки и усики.
Под укрытием может оказаться целый подземный городок: плотно утрамбованные грунтовые дорожки, ведущие в круглые домики-гнезда — лунки, выложенные подвядшей травой. Чаще всего хозяев не видишь — они успевают выскочить через «черный» ход. Но иной раз полевка замешкается, замельтешит, забегает по своим дорожкам, затаиваясь на секунду то в одном, то в другом своем домике, и наконец серым комочком промелькнет и скроется в норке.
Бывает, подходишь к плотно лежащему на земле куску железа, осторожно приподнимаешь его, ожидая, что под ним находится настоящий зоологический оазис, а там огромная семья земляных муравьев. Значит, не повезло — с муравьями рядом никто жить не будет — заедят.
А иногда находки бывают совсем удивительные. Я однажды под доской нашел вполне приличный перочинный ножик, в другом «схроне» — рогатку с тщательно обмотанной вокруг древка резинкой. Выходит, ты здесь не один — по просторам пустыря бродят и другие малолетние любители приключений.
Птиц на пустыре мало. С писком летает вокруг меня желтая трясогузка — ее гнездо мне ни разу найти не удалось. На сваленных, навсегда забытых трех бетонных плитах, напоминающих недостроенный дот, танцует каменка. И только однажды, в густом ивовом кусте, я на пустыре нашел гнездо-чашечку коноплянки с голыми птенчиками, у которых была нежнейшая матовая, малинового цвета кожа, покрытая редкими серыми пушинками, словно присыпанная пеплом.
Но украшение любого пустыря — конечно же, пруд. Для постороннего человека — это просто небольшой водоем с глинистыми берегами, около которых в воде лежат почерневшие доски и куски расслоенной фанеры, растут чахлые кустики стрелолиста, а все дно устлано веточками водяной чумы — элодеи.
Плавающий мусор и есть самое главное в таком пруду. Стоит только осторожно приподнять или отвести в сторону плавающий кусок фанеры, то под ним тотчас обнаруживается масса интересного.
Рассыпаются во все стороны, очень напоминающие семечки подсолнуха (но с ногами), клопы-гребляки. Изогнувшись знаком доллара повисает в толще воды личинка жука плавунца. У нее огромные челюсти-крюки. Она сначала медленно гребет своими худосочными ножками, затем резко дергает телом и скрывается в глубине.
Под этим плавающим укрытием можно найти бестолкового головастика, задумчивого карасика или меланхоличного бычка. Головастик, неуклюже переваливаясь с боку на бок, садится на дно, карасик, часто дергая хвостиком, ищет спасения под другой доской, а бычок делает молниеносный рывок и прячется в зарослях элодеи.
Иногда под доской обнаруживаешь настоящую энтомологическую драгоценность — большого черного жука-водолюба. Особенно хорош он снизу — у основания его задних ножек торчит длинный острый хитиновый шип, а все брюшко жука покрыто нежнейшим блестяще-шоколадным бархатом.
Мелькают посреди пруда рыбешки-верховки. Раз я обнаружил, что одна рыбка никуда не уплывает, а все время крутится у лежащей на глинистом дне бутылки. Я наблюдал за ней наверное около получаса, затем не выдержал, снял кеды, закатал как можно выше штаны, залез в пруд и поднял со дна бутылку. Оказалось, что все ее горлышко густо обсыпано мельчайшим прозрачными зернышками-икринками, которые и охраняла рыбка. Я осторожно опустил бутылку на прежнее место и вылез на берег. Муть, поднятая мною, начала рассеиваться, и было видно, что рыбешка продолжила свой танец у вновь обретенной икры.
Вот к этому пруду я и принес банку с аксолотлем. Но выпустить его тогда не пришлось. На берегу появились любители другого рода общения с живой природой и стали расстреливать из рогаток лягушек. Хотя моя любовь к аксолотлю, к этой бессловесной животине, страдающей ленью и обжорством окончательно прошла, мне было бы жалко, если он бы погиб от браконьерской пули. И я унес его домой, решив выпустить в каком-нибудь более безопасном водоеме.
В ближайшее воскресенье кружок поехал не за город, как планировали, а в ботанический сад.
Нашим руководителем Андреем Петровичем была запланирована сначала экскурсия по ботаническому саду, а потом — изучение флоры и животного мира водоема — то есть пруда. Поэтому прибыл на место сбора кружка с банкой, в которой сидел аксолотль. Но до пруда мы так и не добрались, потому что ботаническая экскурсия очень быстро закончилась. На теме «Голосеменные». Экскурсовод показал нам тис ягодный, и сказал, что все растение страшно ядовито. После этого один из нас, Сергей, мой ровесник, интересующийся ботаникой и вечно опаздывающий, спотыкающийся, наступающий в лужи и все теряющий, робко поднял руку и тихо, глядя в землю и смущенно улыбаясь, объявил, что он ягодки с этого дерева уже успел попробовать. Поэтому-то наша экскурсия и закончилась, и мы (в том числе и я с аксолотлем) повезли Сережу в больницу — промывать желудок.
Следующая моя попытка подарить аксолотлю свободу была сделана через неделю. На очередной встрече во Дворце пионеров (мы тогда определяли насекомых) Миша сказал, что погода стоит хорошая и поэтому в субботу вечером он поедет в Люберцы и может взять меня с собой, где я и освобожусь, наконец, от животины. Надо только созвониться. Дома я сказал, что Миша очень опытный полевик и даже был на Белом море. И мне разрешили с ним ехать. Подозреваю, что родители надеялись, что я вернусь оттуда без земноводного.
Прошлым летом Миша вместе с Витей, действительно, были на Белом море. Миша часто рассказывал нам, пятиклассникам, про ту поездку, и особенно — про ее завершение.
Когда они возвращались в Москву у обоих рюкзаки и даже карманы были полны образчиками морской фауны — для зоологического музея нашего кружка. До Москвы от Кандалакши, они экономя деньги, взяли билет в общий вагон. И как водится, общий вагон был настолько переполнен, что и войти-то в него было невозможно, не то что сесть. Через три часа мытарства сначала в тамбуре, потом в коридоре ребятам с большим трудом удалось пробиться в ближайший отсек, а потом еще через два часа Мише удалось и сесть.
Витя продолжал стоять, их рюкзаки ползали где-то по полу, пинаемые ногами пассажиров. Миша сидел на скамейке не зря — он думал как помочь приятелю и себе ехать в этом поезде попросторнее. И придумал.
Он решил изобразить припадочного. Сначала он начал корчиться. Попутчики на него посмотрели с любопытством. Потом его вроде бы стала пробирать сначала легкая, затем крупная дрожь. Любопытство у попутчиков сменилась жалостью. Потом он принялся вскакивать, чесаться и вновь садиться. Некоторые сердитые дядьки начали было покрикивать на него, а сердобольные женщины, наоборот, заступались. Потом Миша начал пускать изо рта пузыри. И все тут насторожились, потому что он пускал их очень ненатурально. Миша, видимо, понял это и поэтому выложил зрителям свой козырь. Юннат вскочил, завыл, начал судорожно скрести у себя за пазухой, потом извлек из подмышки огромного морского таракана (к сожалению, пойманное еще утром на отливе это десятисантиметровое ракообразное уже сдохло в кармане Миши), внимательно осмотрел его, бросил на пол и раздавил. На весь вагон послышался треск сокрушаемого хитинового покрова. Миша не пожалел везомую коллекцию, достал из-за пазухи еще один экземпляр и «казнил» животное, откусив ему голову.
Финал представления был очень натуралистичен. Зрители поверив, что на теле этого бродяги могут водиться такие огромные паразиты, валом повалили из отсека. Миша с Витей доехали до Москвы без соседей. Комфорт обошелся им всего в 12 морских тараканов, которых они по очереди давили, когда в их отсеке собиралось более трех человек. И тогда они снова ехали вдвоем.
Так вот, с этим Мишей я и собрался поехать в Люберцы выпускать аксолотля. Только поездка не состоялась так скоро, как мне хотелось. В середине недели я позвонил моему старшему товарищу.
— Алло, — раздался в трубке женский голос, наверное, его мамы.
— Здравствуйте, — вежливо сказал я. — Мишу позовите, пожалуйста.
— Сейчас посмотрю, — ответили мне на другом конце провода. — Миша то ли вышел за хлебом, то ли в экспедицию уехал. — И послышались удаляющиеся шаги.
— Нет ружья и собаки тоже нет, — сообщили мне через минуту. — Значит, в экспедицию уехал.