Все это я вспоминал в реке, лежа на спине, чуть шевеля конечностями и наблюдая, как неспешно плывут мимо меня берега.
Головы водяных ужей торчали, как перископы подводных лодок, а при моем приближении змеи бесшумно и бесследно уходили под воду.
Зеленые лягушки, напуганные дрейфовавшим доцентом, прыгали с берега в воду. Одна из них то ли от напряжения, то ли от страха обмочилась, и траекторию ее полета обозначила дуга из блестящих капелек.
На прибрежной осоке сидели изящные стрекозы с чудесным научным названием — красотки-девушки. Сквозь их полупрозрачные зеленоватые крылья просвечивали стройные стрекозиные тельца, словно силуэты давших им название прототипов, стоящих в легких одеждах на фоне солнца.
Занятые делом, ловцы миног равнодушно посмотрели на сносимого мимо них течением преподавателя. Затем студенты углубились в раскопки очередной кучи в поисках материала для самостоятельной работы. Тем временем течение утащило меня до пришвартованной к берегу лодки заповедника. У этой сильно потрепанной многими поколениями студентов, потемневшей от времени дощатой посудины было единственное светлое пятно — недавно сработанное Сергеем весло. А чтобы все знали, кто их облагодетельствовал, мастер каленым железом, то есть раскаленным на костре гвоздем, выжег на лопасти свою фамилию и год изготовления — как это делает всякий великий художник.
Накануне Сергей для того, чтобы выяснить, много ли пескороек водится и у другого берега Дона, получил от директора заповедника разрешение сплавать туда на лодке. Директор выдал Сергею весла от судна. Я решил, что в первый рейс мы сходим вдвоем.
Хотя Сергей сказал мне, что умеет работать веслами, я решил проверить это и тоже сел с ним в лодку. И не напрасно. Сергей отсутствие техники гребли компенсировал избытком силы. Уключины пищали, когда студент, «топя» весла, так что они становились почти вертикально откидывался назад и делал рывок, как будто в его руках был гриф штанги.
До того берега мы так и не доплыли — левое весло не выдержало такого издевательства и сломалось. Течение было сильное, и Сергею, работающему уцелевшим веслом, удалось пристать только в полукилометре от места старта. Потом мы вдвоем почти час толкали посудину назад, пробираясь у самого берега по топкому дну. Когда мы прибыли назад к причалу, физкультурник Сергей был свеж, как огурчик, а я в который раз пожалел, что у нас сухой закон, и сказал, что зачет ему не поставлю, пока он не сделает новое весло.
То, что студент зарабатывает себе зачет знал весь заповедник — от директора до последнего лесника — так как из рощи весь день слышались удары топора. К дровосеку периодически направлялись делегации, чтобы удостоверится, что Сергей весь день колотит только по одному стволу и еще не извел всю дубраву. К вечеру он принес в лагерь свое творение — новое весло. Мастер рубил его по образцу другого, сохранившегося. Но хотя общие контуры были выдержаны довольно точно, изготовленное из дуба орудие гребли весило раз в пять больше своего соснового прототипа. Это особенно стало заметно тогда, когда Сергей устроил показательные испытания на реке. Как только весло приладили к пустой еще лодке, судно заметно накренилось на левый борт. Позже выяснилось, что и уключину Сергей сделал неудачно. Поэтому при ходе весла вперед, когда его лопасть касалась поверхности воды, мощная струя заливала всех, кто сидел спереди от гребца, а при завершении гребка облитыми оказывались и те, кто сидел сзади.
К сожалению, безделье преподавателя не могло длиться вечно. Наступил день зачета — последнего в этом семестре. Дальше у студентов начинались каникулы, а у меня отпуск. Педагогический процесс даже во время полевой практики очень утомляет преподавателя и поэтому на последнем зачете этого лета я не свирепствовал.
В частности, Аллу я только и спросил об общей численности обитающих под куполом церкви стрижей, и в качестве дополнительных вопросов — как звали попа и какой церковный праздник случился во время ее лежания под стенами храма.
Моника же во всем блеске вечернего макияжа, с гипертрофированными глазами настолько образно рассказывала, как на нее нападал сорокопут, что можно было подумать, что речь шла не о птице, а о насильнике.
После доклада Лены студенты с брезгливостью рассмотрели плавающих в банке пескороек, которых она во время своего отчетного выступления периодически доставала из банки своими изящными ручками. Но, конечно же, героем этого дня, да и всей практики, был Боря. На зачет он явился с мешком, который и опорожнил прямо на главной площади заповедного поселка. Из мешка вывалился «зачет» Бори — слепыш.
Зверек попытался закопаться, но на асфальте это, естественно, ему не удавалось. Моника, которой после безжалостного сорокопута хотелось чего-то мягкого и плюшевого, протянула руку — погладить зверька.
Грызун ничего ни видел, но каким-то образом почувствовал, что кто-то есть поблизости. Когда Моника поднесла к нему руку совсем близко, он встрепенулся, вскинул вверх голову и, показав здоровенные зубы, грозно «поприветствовал» нас тихим вибрирующим голосом.
Я разыскал сухой стебель полыни и коснулся им слепыша. Зверек резцами молниеносно превратил сухой стебель в щепки. Я попытался загнать землекопа в мешок, чуть пододвинув его ногой. Слепыш мгновенно вцепился в мой ботинок мертвой бульдожьей хваткой и повис на нем. Боря подставил мешок, и я стряхнул в него «зачет». Потом мы перенесли трофей на луг и развязали мешок. Слепыш тут же опустил нос к земле и начал копать. Как он это делал видно не было — трава была слишком густая, но только через минуту он скрылся под землей, словно утонул в ней. Через час я снова сходил на это место. Среди зеленой травы чернели располагавшиеся строго на одной линии три холмика земли — слепыш пробивал тоннель к ближайшему картофельному полю.
Наконец наступил долгожданный вечер — вечер после зачета. Мои подопечные развели костер. Сухие дубовые бревна пылали ровным жарким пламенем. Студенты расстелили «пенки» — туристические коврики — у костра, легли и заворожено уставились на огонь, пока кто-то не вспомнил о первой бутылке с сухим вином, откупорил ее и пустил по кругу.
Я лежал неподвижно, совершенно не слушая болтовни студентов, и очнулся лишь тогда, когда над дубравой всплыл диск полной луны, а над самым ухом раздался негромкий бархатный басок пролетающего июньского хруща.
Ребята встали, стали раздвигать бревна, чтобы на углях жарить мясо, а из темноты прорезалась девичья рука с чрезвычайно обольстительным запястьем и протянула мне бутылку, идущую по второму кругу.
Все было готово: раскаленные дубовые угли, вымоченные в маринаде «ножки Буша», белый хлеб, зелень (по-моему, наворованная в деревне) и очередная бутылка. Не хватало только решетки, на которой можно было поджарить эти самые ножки.
Я наблюдал за студентами, как Павлов за шимпанзе, ожидая, как они будут решать эту задачу. Кто-то предложил пожарить мясо прямо на углях, и тут же бухнул окорочек прямо на горящую ровным жаром огненную «клумбу». Зашипело, задымило, запахло уксусом. Автор идеи получил от кого-то затрещину, быстро выдернул из углей предполагаемое блюдо из костра и положил ножку обратно в кастрюлю. А на малиновом слое раскаленных углей еще полминуты чернело пятно, по форме точно совпадающее с куриной конечностью.