Однажды на дне я различил тонкий овальный контур, будто кто-то начертил втрое увеличенное изображение электрической лампочки. Я знал, что на донном песке невозможно провести такую четкую линию, поэтому набрал воздух в легкие и нырнул. Неизвестный предмет имел вид небольшого песчаного холмика, у которого только вблизи можно было обнаружить единственный признак живого существа — зрачок внимательного глаза. Передо мной лежала прекрасно замаскированная каракатица. Моллюск, не выдержав игру в гляделки, сорвался с места, пронесся метров пять и плавно осел, подняв облачко песчаной пыли, которая припорошила легшую на дно каракатицу. Я согнал ее еще несколько раз, добился, чтобы каракатица выпустила чернильную бомбу, и только после этого оставил животное в покое.
На ровном дне возвышаются длинные валики. Если доплыть до конца этого следа и порыться там, то можно обнаружить или серого, совершенно лишенного иголок, плоского песчаного морского ежа, или прячущуюся в песке улитку. Чаще всего это были теребры с раковиной, завитой в длинную спираль. Но однажды я выкопал улитку конус. Его тяжелая раковина была со сложным пятнистым переплетающимся рисунком.
Я схватил моллюска поплыл к берегу, зажав добычу в руке. Уже на суше я почувствовал легкий укол между большим и указательным пальцем и раскрыл ладонь. Улитка прятала в раковину свое тело, а на месте укуса торчало два беловатых зуба этого хищного моллюска. Только позже, в Москве, после того, как рассказал эту историю моему приятелю-малакологу, я понял, как мне повезло. Я увидел, как загорелись его глаза и он с профессиональным любопытством стал дотошно расспрашивать, когда у меня началась рвота, когда стала отниматься рука, когда я стал терять сознание, сколько времени я провел в реанимации и каким лекарством меня все-таки удалось откачать египетским врачам. А когда он узнал, что ничего этого не было, то сообщил мне, что эта ядовитая, как кобра, улитка, наверное, просто не успела ввести яд. Но тогда, в Египте, я всего этого не знал.
Я с досадой выдернул из кожи торчащие, как занозы зубы конуса и понес моллюска домой. Кстати, это был мой первый трофей.
Выносить морские трофеи на берег было непростым делом. На соседнем диком пляже египтяне таскали из моря раковины авоськами. Но на нашем пирсе периодически дежурили играющие в охрану природы итальянки. Поэтому раковины я прятал в «галошу» снятого ласта, а однажды крупную жемчужницу пронес мимо членов общества Гринпис, как сэндвич — зажав ее между ластами.
Как-то раз я уже плыл к берегу, когда увидел под коралловым кустом разбросанные иглы карандашного морского ежа. Видимо, какая-то огромная рыбина (скорее всего — рыба-попугай) все-таки добралась сквозь частокол игл до иглокожего и своими прочными зубами раскусила его панцирь, оставив на дне лишь несъедобные части. Я нырнул, собрал хорошую пригоршню «карандашей» и завис у поверхности воды, размышляя куда бы их деть. Наконец меня осенило, и я спрятал трофей в плавки. Я проплыл еще немного и увидел улитку трохус. Ее я раньше еще не встречал. Раковина-пирамидка длиной около 20 см лишь угадывалась, так как была покрыта сплошным слоем известковых домиков поселившихся на ней сидячих кольчатых червей. Я нырнул, схватился за раковину, но вытащить ее не мог — настолько плотно она присосалась к коралловому кусту. Пришлось нырять несколько раз, прежде чем мне удалось отковырнуть ее, и я с богатым уловом поплыл к пирсу.
Там, к моей досаде, дежурила стайка итальянок, возглавляемых вездесущей обладательницей роскошного бюста. Первым им в лапы попался безобидный немец, который, как всегда с булкой лез в воду — кормить рыб. Немец явно не понимал по-итальянски, итальянки были слабы в немецком, поэтому дамы гневно выговаривали немцу на примитивном английском (которого немец тоже не знал, но хорошо понимал я), сопровождая свою речь выразительной жестикуляцией. Темпераментные итальянки доказывали флегматичному ихтиологу, что у рыб от хлеба может случиться несварение желудка. Увидев, что немец никак на это не реагирует, они решительно отняли у него булку. Порожний и рассерженный немец в воду не полез, а направился к ближайшему ресторанчику под открытым небом, расположенному тут же, на пляже — кружкой пива успокоить нервы.
Итальянки тем временем нашли новую жертву, Из воды на пирс выбрался мужчина, в руке у которого был большой осколок тридакны. Полуголая стая гринписовок набросилась на него, а атаманша отняла некондиционную ракушку и с криком «Все должно принадлежать морю!» швырнула иверень в воду.
Увидев это безобразие, я снял один ласт и попытался в него засунуть трохуса. Но моллюск там не помещался, и я спрятал его туда, где уже хранились иглы морского ежа. Я подплыл к пирсу, снял ласты, маску, трубку и не спеша поднялся по лестнице. Шумные итальянки стояли плотной стеной, как футболисты, блокирующие ворота при штрафном ударе. При моем приближении женщины почему-то перестали галдеть, а потом расступились, и я свободно прошел сквозь строй, элегантно, как мне показалось изогнувшись, чтобы случайно не задеть обольстительное чудо пластической хирургии.
Я добрался до своего лежака — места под солнцем — и только там понял, почему «таможня дала добро». Причиной была не моя майка для купания, на которой были изображены советские серп и молот, американский звездно-полосатый флаг, скрипичный ключ, нотный стан с записью гимнов обоих государств и яркая надпись по-английски «Советско-Американский молодежный оркестр». Нет, причина легкой оторопи итальянок была глубже, вернее ниже — в моих плавках, рельефно облегающих огромный конус раковины, орнаментированной толстыми иглами карандашного морского ежа.
За неделю я так хорошо изучил наш риф, что некоторых рыб стал узнавать «в лицо», и старые приятели мне слегка надоели. Поговорив с бич-боем, я выяснил, что у берега пансионата, расположенного в пяти километрах от «Жасмина», рифы были гораздо обширнее и потому богаче ихтиофауной. Поэтому я начал регулярно навещать Coral Beach — так назывался тот пансионат.
По шоссе, проложенному вдоль берега, пассажиров развозили такси — маленькие, разномастные, очень потрепанные частные фургончики, напоминающие наши маршрутки. Египтяне (вне зависимости от пола) платили за проезд в них один фунт, белые женщины — тоже фунт, белые мужчины — два фунта, с меня же (вероятно как с чересчур белого) постоянно требовали четыре (только однажды удалось сторговаться до трех).
Потеряв на нескольких поездках кучу денег, я наконец нашел способ передвижения, и сохраняющий мои фунты, и заметно улучшающий мое настроение.
В Coral Beach я уезжал на «маршрутке» сразу после завтрака. Как всегда, еще до посадки в транспортное средство, я начинал отчаянно торговаться с водителем. Мы сходились на трех фунтах. Он, как водится, отвозил меня до конечной остановки и там все равно брал на фунт больше.
Я проводил в роскошном безбрежном коралловом лесу целый день, а около пяти часов вечера направлялся по обочине шоссе к себе в отель.
Начало пути было жарким — солнце даже у горизонта пекло немилосердно. Но светило, краснея и остывая, быстро скрывалось за горами. С моря дул освежающий ветерок, я переставал щуриться и все бодрее шел к далекой светящейся вывеске «Жасмин».
С сумерками из своих укрытий появлялись многочисленные такси-фургончики и, включив фары, целыми стаями носились по шоссе в поисках пассажиров. И белый человек, с большим полиэтиленовым мешком, из которого выглядывали ласты и трубка для ныряния, устало бредущий по дороге, проложенной через пустыню Восточная Сахара, был для них даром небесным — как минимум пятью фунтами, лежащими на обочине. Поэтому таксисты, что бы не упустить добычу, начинали еще издали заливисто гудеть привлекая таким образом мое внимание, потом подъезжали ближе, останавливались и открывали дверцу своей колымаги. Я, злорадствуя в душе, дружелюбно улыбался очередному извозчику, отрицательно мотал головой, перебрасывал мешок с ластами на другое плечо и брел дальше. Водитель, открыв рот смотрел, как ветер безнадежно уносит в пустыню уже, казалось, положенные в карман пять фунтов, быстро сбавлял цену до стоимости коренного жителя или белой женщины. Но я был непреклонен, и с невозмутимостью верблюда неторопливо продолжал свой путь, экономя таким образом наличные, а заодно получая огромное моральное удовлетворение.