В бессонные ночи ему представлялось такое положение: Штифт восстановит ТЭЦ, даст пар, электричество, воду… Тогда задержка будет только за компрессорами, а они не готовы, и ему, Вейнбергеру, придется держать ответ. Он догадывался, что демонтированные части целы и невредимы. Больше того, Вейнбергер был почти уверен в том, что они лежат тут же на заводе, в куче мусора, которая недавно выросла на заднем дворе…
Иван Карлович ходил около этого мусора, как кот вокруг горшка с горячими сливками. Он никак не мог решить, что же ему делать: промолчать или разобрать мусор, найти детали и объявить об этом Штифту.
И то и другое грозило осложнениями. Промолчишь — плохо, обнаружишь — заставят монтировать компрессоры. Вейнбергер больше всего на свете ценил спокойствие и больше всего боялся малейшей ответственности…
Надо полагать, что секрет этих мусорных куч хорошо знал и Шлыков.
Как-то раз он пришел на завод и застал Вейнбергера, в раздумье стоявшего около злосчастной кучи мусора и металлолома.
— Куда это вас занесло, Иван Карлович? — удивился Шлыков, пристально всматриваясь в лицо инженера.
— А вы зачем сюда пожаловали, господин Шлыков? — в тон ему ответил Вейнбергер, пряча от него глаза.
— Вас ищу…
Тут Вейнбергер так красноречиво посмотрел на мусорные кучи, что Шлыков решил: инженеру все известно!..
— Так!.. — собираясь с мыслями, проговорил он. — Скажите, Иван Карлович, — спросил он неожиданно, — вы в подкидного дурака играете?
— Детская игра, господин Шлыков…
— Справедливо, но вот представьте себе такое положение: сданы карты — у вас на руках козырной туз, остальное — мелочь: семерки, восьмерки и все некозырные. Ваш противник кроет тузом. Скажите, вы подкинете ему вашего козырного?
— Что за вопрос? Конечно, нет!
— Нет? Ну так советую вам и в жизни поступать так же: не сбрасывайте раньше времени козырного туза. Попридержите — пригодится! — Шлыков потрогал концом своей клюшки мусорную кучу.
— Пожалуй, вы правы, — помолчав, ответил Вейнбергер. На этом их разговор закончился…
Вейнбергер так и не разобрал мусорные кучи, и спрятанные в них части компрессоров благополучно дождались наших…
Было одно место на комбинате, которое беспокоило Штифта, пожалуй, даже больше, чем что-либо другое: силосные башни.
Наши, уходя из Краснодара, зажгли хлопковое и подсолнечное семя, хранившееся в этих башнях. Вначале Штифт отнесся к этому равнодушно: семя все равно потеряно, а горит оно или не горит, ему до поры до времени было безразлично.
После прихода немцев рядом с силосными башнями был устроен крупный артиллерийский склад.
Очень скоро немцы поняли, что совершили непростительную ошибку: по ночам горящее семя отбрасывало вверх, в темное небо, огненные столбы, и они служили прекрасным ориентиром для советских самолетов.
Немецкое командование забеспокоилось. Комендант города приказал Штифту немедленно потушить пожар. Бетрибсфюрер попробовал было выполнить приказ, но сделать это силами рабочих комбината не удалось: огненные столбы по-прежнему вздымались по ночам ввысь. На пожар были брошены немецкие саперы. Они умело взялись за это дело, и через неделю огонь начал стихать.
Теперь пришла очередь волноваться нашим. Арсений Сильвестрович вызвал в «Камелию» Лысенко и передал ему приказ штаба партизанского движения Юга: снова «раздуть пожар».
Лысенко, получив этот приказ, вспомнил об Остапчуке.
Этот щупленький, невысокого роста начальник пожарной охраны комбината до войны был грозою наших директоров. Стоило кому-нибудь из них не выполнить какого-нибудь даже самого незначительного правила противопожарной охраны, как Остапчук начинал бить во все колокола и не успокаивался до тех пор, пока не добивался своего. Он был поистине энтузиастом и мастером своего дела.
Незадолго до оккупации с ним случилось несчастье: на пожаре, вспыхнувшем во время одного из очередных налетов немецких бомбардировщиков, он жестоко обжег себе ноги и теперь, тяжелобольной, лежал дома. Вот к нему-то и отправился Лысенко посоветоваться.
Остапчук внимательно выслушал Свирида Сидоровича и решительно заявил:
— Пойду посмотрю. Может, что-нибудь и надумаю…
Лысенко долго отговаривал его, уверял, что он не дойдет, что вконец покалечит свои ноги, но на все уговоры Остапчук отвечал: