— Дай-ка я на тебя погляжу, хлопец… Нет, не наш. Городской?
— Из Краснодара. А вы?
— Из разных мы мест… Станичники. Ну, что ж, располагайся. Только лечь у нас негде. Тут и сесть-то трудненько: полна коробочка…
Когда совсем рассвело и глаза Батурина привыкли к полумраку, он внимательно оглядел камеру. Она действительно была переполнена сверх всякой меры. Вплотную друг к другу сидели на полу седобородые казаки, молодые хлопцы, женщины с грудными ребятами. Слышались стоны. Кто-то бредил. В углу плакал ребенок. В камере было душно, дышалось с трудом. Над головами низко навис грязный сводчатый потолок, как крышка громадного бетонного гроба…
Весь день просидел Батурин на каменном полу камеры. Ночью загремел засов, в коридоре выкрикнули его фамилию. Сидевшие на полу посторонились.
В коридоре Батурина ждали два жандарма. В руках у них были револьверы.
Батурина повели по лестнице наверх, потом по двору, потом опять по каким-то коридорам. Наконец жандармы остановились у плотно закрытой двери. Один из них осторожно постучал.
— Нельзя! — раздалось за дверью.
Ждали минут пять. Дверь неожиданно открылась. Из нее в коридор вышли жандармы и между ними… Гриша из батуринской бригады! Его лицо было разбито. Крупными каплями стекала кровь на порванную рубашку. Он шатался, как пьяный.
Гриша первым узнал Батурина, бросился было к нему. Но жандармы рванули его в сторону, и Гриша так ничего и не успел сказать.
— Давай сюда! — раздался за дверью голос.
Переступив порог, Батурин увидел посреди комнаты большой белый стол с массивными ножками. Крышка стола была залита кровью.
Батурин вздрогнул. Почувствовал, как задрожали колени…
Но он быстро овладел собой и уже спокойно посмотрел на немца-лейтенанта, стоявшего по другую сторону стола.
Батурину невольно вспомнилось: вот точно такие же глаза, маленькие, заплывшие, злые, видел он однажды у дикого кабана во время охоты в предгорьях…
— Ну-с, господин Батурин, — заговорил немец, растягивая слова, — ваши друзья многое рассказали. Мне известно почти все. Надеюсь, с вами мы быстро закончим: надо выяснить одно маленькое недоразумение. Тем более, что и вам, очевидно, хочется поскорее домой: у вас семья — мать, жена, маленькая дочь, брат.
— Спрашивайте…
— Вот и прекрасно!.. Вы работаете начальником механических мастерских на комбинате и выполняете заказ по восстановлению компрессорного отделения?
— Да, — Батурин утвердительно кивнул головой.
— Зачем вы прятали готовые детали?
— Мы их не прятали, мы просто хотели, чтобы у нас всегда оставался запас готовых деталей.
— Похвально! А почему же вы так хранили свои запасы, что нам только с большим трудом удалось их обнаружить?
— Мы работали для гидрозавода и боялись, как бы другие заводы не взяли их у нас.
— А не кажется ли вам, господин Батурин, что это похоже на саботаж? Вы делали детали, прятали их и опять делали новые.
— Какой же это саботаж? Мы работали добросовестно, времени не теряли…
— Добросовестно? А кто вас учил так «добросовестно» работать?
— Никто. Мы сами…
— Сами? — неожиданно крикнул немец. — Сами? Вы что же, сговорились, мерзавцы?
«Молодцы ребята, не выдали!» — пронеслось в голове Батурина, и он даже чуть заметно улыбнулся.
— Смеешься? — снова заорал лейтенант. — Посмотрим, как ты сейчас будешь смеяться… Привязать!
Батурина схватили, бросили на стол. Проволокой прикрутили ноги и руки к ножкам стола, захлестнули шею проволочной петлей и привязали к четвертой ножке.
— Накачать его! Соли не жалеть!
Один из немцев принес небольшой насос и сунул в ноздри Батурина наконечники довольно длинных резиновых трубок, тянувшихся от насоса. Другой зачерпнул в ведре густой рассол, добавил в него еще горсть соли, помешал и влил в насос. Захлопнул крышку, завинтил какой-то винт и начал качать насос.
Батурин почувствовал, как тепловатый рассол льется ему в горло. Это было мучительно. Подступила тошнота. Давясь и захлебываясь, Батурин рванулся, но проволочные путы крепко держали его. Немцы смеялись. Стрелка манометра медленно ползла вверх. В стеклянной трубочке колебался, плавно опускаясь, водяной столб.
Батурин почувствовал резкую боль: живот его раздувался.
— Довольно! — приказал лейтенант. — Свести его вниз погреться.
Немцы потащили обессиленного Батурина в коридор.
Камера, куда бросили его, была темная, узкая, с низким потолком. От одной стены до другой тянулась толстая труба, пышущая жаром.