Прошло не меньше часа, прежде чем комиссару удалось начать свой доклад.
После доклада — художественная самодеятельность.
Концерт открыл хозяин лагеря, наш комендант и эконом Леонид Антонович Кузнецов, принявший на себя обязанности конферансье. Я впервые узнал, какие таланты скрывались в нашем отряде.
Не только Мусьяченко, но и Лагунов и Федосов оказались певцами. А Леонид Федорович Луста отбил такую чечетку, что ему пришлось бисировать.
«Гвоздем» второго отделения концерта было выступление Суглобова с чтением юмористических рассказов и «трепак» Сафронова. Почтенный Владимир Николаевич, несмотря на больное сердце и несколько грузную фигуру, как молодой парубок, носился по сцене, и благодарная публика наградила его бурными аплодисментами.
Концерт кончился далеко за полночь.
Веселые, возбужденные, разошлись партизаны спать. Я пошел проверять караулы: как всегда, они стояли на тропах, на горе, на заставе. Только, ввиду праздника, караулы были усилены и сменялись чаще обычного: хотелось дать возможность нашим часовым посмотреть хотя бы часть концерта.
В помещении командного пункта в эту ночь расположилась наша «типография». Я стоял и смотрел, как энтузиаст Причина катает валик шапирографа.
Причина торопился: до рассвета Надя Коротова, Евфросинья Михайловна и Мария Янукевич должны были пробраться в станицы и хутора, занятые немцами, и раздать нашим агентурщикам отпечатанную на шапирографе речь Сталина.
— Завтра она будет известна немецкому командованию! — торжествовал Причина. — Проснутся фрицы утречком, а у них на штабах висят мои листочки…
Причина не ложился спать в эту памятную ночь. А седьмого ноября с утра, радостный и праздничный, он вбежал ко мне:
— Приказ Сталина, Батя! Выделите ко мне на шапирограф пять, нет — десять дежурных. Какой приказ! Какие золотые слова!
Этот незабываемый приказ, который и поныне не могу читать без глубокого волнения, я прочел седьмого ноября перед строем. Мне стоило в те минуты больших усилий сдержать слезы радости.
Не прошло и часа, как каждый взвод вывесил в своем помещении плакаты, на которых большими, красивыми буквами были написаны слова приказа:
«Раздуть пламя всенародного партизанского движения в тылу у врага, разрушать вражеские тылы, истреблять немецко-фашистских мерзавцев».
Ко мне подошли Ветлугин и Янукевич — оба бледные, взволнованные, оба подтянутые и строгие.
Карие глаза Ветлугина горели. Глядя на меня в упор, он сказал:
— Разрешите выполнять приказ?
Я не сразу понял, о чем говорит Геронтий Николаевич.
— Разрешите выполнять приказ товарища Сталина: разрушать вражеские тылы!
Было столько внутренней решимости в тоне Ветлугина, что я встал со стула, сам не замечая этого, и, тоже вытянувшись, как в строю, спросил:
— Вы задумали новую диверсию, товарищи?
— Мы должны заслужить славу партизанам, о которой сказал Сталин, — глухим, взволнованным голосом ответил Янукевич.
Они положили передо мною карту кавказских предгорий. По ней, убегая далеко от нашего лагеря к Черному морю, вилась красная черта: путь, по которому собрались идти эти два партизана.
Я пристально посмотрел в глаза Ветлугину:
— Вы забыли, Геронтий Николаевич, о «минном вузе»…
Нет, он был, как и Евгений, человеком долга. А эти люди не бросают свои дела недоделанными. Он ответил:
— Подготовка к диверсии, тщательная разработка плана ее займет у нас с вами, Батенька, не меньше пяти дней. Это ровно столько времени, сколько нужно мне, чтобы закончить свой курс в «минном вузе».
Я еще раз глянул на красную черту, выведенную на карте, — Ветлугин и Янукевич задумали отчаянное дело, посильное только людям огромной воли и душевной силы.
— Хорошо! — сказал я и пожал им руки.
Глава IV
Разведка принесла тревожное известие: в ночь на седьмое крупная немецкая часть, поддержанная артиллерией и танками, обрушилась на Азовку. Всю ночь шел бой. К рассвету марьинцы отошли в горы. Хутор горел.
Надо ли говорить, в каком состоянии жил я в эти дни… Об Елене Ивановне никто из разведчиков ничего не знал. Удалось ли ей уйти? И если даже ушла она с отрядом марьинцев, где и как мог я разыскать ее? Направление, в котором отходил любой из наших отрядов, всегда было одно и то же: в горы… Ищи иголку в стоге сена!
Дни стояли напряженные. Никогда еще не было у меня в отряде столько работы и забот: «минный вуз», подготовка диверсии Янукевича и Ветлугина, подготовка и выполнение повседневных мелких диверсий, писать о которых нет возможности, ибо их были десятки и десятки.