Фактически после того, как нас взяли в плен, с нами обращались не так грубо. Во всяком случае, к нам не применили излюбленной пытки, когда железными трубами наносят множество коротких ударов, отбивая внутренности, но не повреждая при этом кожу. Дело в том, что мы превратились из обычных пленных в весьма необычные личности. Это произошло благодаря словам Добровольного арбитра, который, сохраняя железное самообладание, произнес их в тот момент, когда его, повалив на землю, начали избивать ногами. Все-таки он молодец — его бьют ногами в живот, в пах, а может быть, и в висок, а он улучил момент и сообщил, что я родственник того, кто совершил покушение на Могущественного господина А., а самого героя прячет он, Добровольный арбитр. Вот почему, хотя студенты, ждавшие, что произойдет дальше, и рассматривали нас с Добровольным арбитром как пленных, мы в то же время были для них и потенциальными гостями на торжественном собрании, посвященном полугибели Могущественного господина А.
Молча наблюдавшие за нами студенты были похожи не на активистов революционной группы, а на обыкновенных детей, пассивно ожидающих развития событий. Когда перед тобой тридцать детишек, разве отличишь одного от другого? Если эти детишки не наши дети, ха-ха. Вот так было и теперь. Тем более что все они в одинаковых касках, а лица замотаны полотенцами, так что видны лишь глаза и нос, — как я мог узнать тех, кто бил меня ногами? Хотя все то время, пока меня швыряли и избивали, пока я увертывался от ударов, я все время думал о мести. Я испытывал жгучую ненависть — пусть то, что делал каждый из них, он делал как член организации, но насилие-то реализовывалось именно индивидом, и к этому индивиду я должен был вернуть насилие, но не представлял себе, когда и как мне удастся это сделать. К тупой боли, которая пронизывала все мое тело, теперь примешивалась и ненависть.
Сообщив то, что он хотел сообщить, Добровольный арбитр умолк, всем своим видом показывая, то от него не добьются ни слова до тех пор, пока сказанное им не будет передано руководству и оно даст ответ. Словом, как ни били его ногами, то, что он должен был сказать, он сказал, и все. Я взглянул на Добровольного арбитра новыми глазами. Губы у меня были разбиты и опухли, и мне тоже не хотелось говорить. Молчали и наблюдавшие за нами студенты, но все они, начиная с тех, которые считали нас шпионами и стояли за продолжение самосуда, и кончая теми, которые хотели приветствовать нас как людей, имеющих отношение к храбрецу, — все ждали грандиозного шоу. Они молчали, по-детски разглядывая нас, но внутренне были удовлетворены.
Разумеется, я не могу сказать, что они вовсе не направляли нам своих посланий. Направляли непроизвольно, своей вонью, ха-ха. Страшной вонью, которая плыла поздним вечером в холодном предвесеннем воздухе огромного здания. Беспрерывно и горячо к чему-то стремясь, они постоянно спешат и даже не имеют времени помыть свое дурно пахнущее тело, восхищался я ими.
Член руководства, который вошел в комнату, растолкав своих товарищей, явно спасовал перед повисшей в воздухе вонью, что он и продемонстрировал с завидной прямотой. Это был толстоватый, среднего роста человек в скромном пиджаке, конечно, без шлема и без повязки на лице — точная копия того партийного бюрократишки. Расположившись передо мной и Добровольным арбитром, он снял очки и стал протирать их, с задумчивым видом насупив брови. Потом медленно повернулся к Добровольному арбитру и сказал ему низким хриплым голосом:
— Я вас знаю. А вот молодой человек, кто он вам — ученик?.. Может, прямо у него и спросить?.. Что ты за человек? Ты кто? Кем ты приходишься нашему бойцу?