– Да вы никак партизаны? А я испугался, думал, полицаи.
Познакомились. Я предложил Григорию Васильевичу – так звали неожиданного гостя – закурить. Он положил лыко на землю и сел рядом с ним. Затем взял предложенную мной махорку, свернул козью ножку, прикурил, затянулся раз, другой и рассмеялся.
– Разве это табак? Бурьян. Закурите моего самосада. Это, скажу вам, одно наслаждение, — он протянул мне кисет.
Завернув цигарку, я прикурил и сделал глубокую затяжку. У меня перехватило горло, как будто хватил стопку чистого спирта. Слезы навернулись на глаза. Наконец я разразился неудержимым кашлем. Старик только этого и ждал.
– Видите, какой добрый, — сказал он, смеясь. — Оно, конечно, непривычному человеку поперву трудно. Но зато добре прочищает, на душе становится легче.
– Да, это табачок «Прощай молодость, да здравствует туберкулез», — ответил я после того, как прошел приступ кашля. — Видно, много у вас накопилось на душе, если таким самосадом приходится прочищать. Расскажите, как живете и зачем в лес пришли.
Григорий Васильевич уселся поудобнее и начал рассказывать про свое житье-бытье. Он со своей старухой живет в селе недалеко от Глухова. Крестьянам несладко живется при немцах и полицаях. Старик особенно огорчался, что его родной брат стал старостой и без зазрения совести грабил своих односельчан. Стараясь выслужиться перед немцами, он направлял молодежь в Германию.
Слушая Григория Васильевича, я думал о нем и его брате. Родила их одна мать, выкормила одной грудью. Вместе росли и воспитывались. А выросли, и их пути разошлись. В годы испытаний один живет честной жизнью, другой ищет легкий путь, даже идет на измену. Как справедлива русская поговорка: «В семье не без урода».
– Сами посудите, что за жизнь, если приходится лыком промышлять, — сказал Григорий Васильевич.
– Как это лыком? — не понял я.
– Хожу по рощам, обдираю липу, плету лапти и продаю на базаре в Глухове.
– Вы ходите в Глухов? — обрадовался я возможности узнать, что делается в городе.
– Иногда бываю. Только сейчас немцы на неделю запретили всякое передвижение из одной деревни в другую.
– А в лес можно? — спросил Мурзин, внимательно слушавший наш разговор.
Григорий Васильевич перевел взгляд на Мурзина и спокойно ответил:
– Нет, сынок, в лес вообще не разрешают. Украдкой хожу…
Мы еще долго говорили с гостем. Я попросил, чтобы он побывал в городе и посмотрел, что там делается, много ли войск. Провожая неожиданного гостя, я пообещал через недельку наведаться в село. Одновременно предупредил, чтобы никому о встрече с нами не говорил.
Когда Григорий Васильевич ушел, я начал обдумывать наш с ним разговор. Меня заинтересовало одно обстоятельство: почему немцы ограничили передвижение? Само по себе такое распоряжение не новость и особого внимания могло не заслужить. Гитлеровцы часто прибегали к таким мерам при насильственном угоне в Германию молодежи, при подготовке облав, при борьбе с партизанами и просто с целью держать население в повиновении. Однако мы привыкли проверять любые сведения, которые нам удавалось получить. Решили проверить и эти. Для этого ночью побывали во многих селах. Оказалось, что ограничения введены лишь в зоне сел, примыкающих к большаку. Это натолкнуло нас на мысль о возможности переброски войск походным порядком.
Наши предположения подтвердились, когда возвратилась с задания группа, которую возглавлял Стрелюк. Костя доложил, что видел движение немецкой пехоты на автомашинах южнее железной дороги Конотоп-Ворожба.
Свои соображения мы доложили командованию и сразу же получили распоряжение: не ослабляя внимания на железной дороге, организовать наблюдение за большаком.
Контроль за «железкой» пришлось полностью возложить на группу Кормелицына, я занялся проселочной дорогой.
Задолго до рассвета мы замаскировались в кустах, расположенных в трехстах метрах от дороги. С тыла к кустам подходила лощина. Этой лощиной мы могли незаметно пройти к роще, которая находилась в полукилометре. Дуся была готова в любой момент передать донесение. Но, к нашему разочарованию, за весь день прошло только около двадцати автомашин.
– А вдруг старик наврал? — предположил Володя.
– Какой ему смысл врать? — возразил Сережа.
– Как бы нам в дураках не остаться, — высказал свое предположение Костя Стрелюк. — Немцы могли преднамеренно, чтобы ввести в заблуждение партизан, установить здесь ограничения, а войска повести только южнее железной дороги.
Никто раньше об этом не думал. Но такой вариант вполне возможен. Установилось тягостное молчание.
– Что же, нам туда идти? — нарушил молчание Мурзин.
– Нам на это потребуется двое-трое суток, а колонны за это время могут пройти, — рассудил Стрелюк.
– За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь, — резонно заявил Юра.
Я поддержал Костю и Юру. Идти на «железку» не было смысла.
Решили на этом месте задержаться на день-два.
Наступил второй день нашего пребывания у дороги. Утро предвещало жаркий августовский день.
Перед нами раскинулась стерня сжатых хлебов. Чуть правее зеленел клевер. Слева, в направлении Кролевца, виднелись копны сжатой пшеницы. Вдали, на горизонте, сизоватой дымкой обозначилась кромка большого леса. Воздух наполнен стрекотанием кузнечиков. Совершают свои замысловатые полеты стрекозы. Маленькая серая птичка проворно бегает среди скошенной травы и ловит кузнечиков. За ней с писком, тряся крылышками, бежит желторотый птенчик. Почти касаясь наших голов, пролетел кобчик, взмыл вверх и, теребя крыльями, повис в воздухе…
Все наши взоры были прикованы к западу, оттуда должна появиться колонна.
– Смотрите, пожар, — указала Дуся на черно-серое облако, которое поднималось из-за горизонта.
Пожары на Сумщине за последние дни участились. То в одном, то в другом месте горели скирды хлеба, предназначенного к обмолоту и вывозке в Германию. Мы сами около десятка таких скирд уничтожили. Но это облако не было похоже на дым. Оно быстро перемещалось, несмотря на то, что стояла тихая погода. Не было сомнения, что по дороге двигались машины.
– Это тот пожар, ради которого мы здесь сидим, — сказал я, отрывая от глаз бинокль. — Похоже на колонну.
Бинокль побежал по рукам. Каждому хотелось лично убедиться, что движется колонна.
– Пахнет не одной и не двумя машинами, — сказал Стрелюк, возвращая мне бинокль.
– А если они вышлют боковое охранение или разведку? — забеспокоился Сережа. — И нас могут прихватить.
– Вряд ли вышлют, — ответил я. — Марш они совершают в глубоком тылу, вдали от больших лесных массивов. Нападение партизан на крупную воинскую часть мало вероятно. Если вышлют пешее охранение, то оно отстанет от колонны. Охранение на машинах пойдет на большом удалении от колонны и таких кустов, как эти, осматривать не будет. Так что мы находимся в относительной безопасности.
Облако быстро приближалось.
Вот уже слышен рокот моторов, вернее, гул земли от тяжести машин.
– Начинайте считать машины, — сказал я, когда голова колонны поравнялась с нами. — Заметьте время. А ты, Дуся, будь готова к передаче.
– Я уже вторые сутки готова, — отозвалась радистка.
– Смотри, фрицы на машинах! - закричал Юра таким тоном, как будто ожидал увидеть там кого-то другого.
– Юрка, видишь броневик, за ним другой, — вторил Володя. — Орудия, орудия…
– Крытых машин три, четыре, пять… – считал Костя Стрелюк.
Колонна состояла из самых разнообразных типов машин. Здесь были крытые и открытые автомашины с солдатами и грузами, бронемашины, тягачи и машины с зенитными установками. К четырем машинам прицеплены противотанковые пушки. Всего прошло сорок пять машин. Эта колонна нам показалась большой.