– Если бы наша «лимонка» рванула – никто бы из нас не остался цел, — с гордостью за свое оружие сказал Мычко.
– Еще живы, гады, кусаются! — разозлился Митя.
Он отогнал от дома товарищей, подложил под дверь связку гранат и скрылся за углом. Взрывом сорвало дверь. Черемушкин забросил еще гранату в дом и сразу же после ее взрыва ворвался туда с автоматом. Вслед за ним кинулся Мычко. Через несколько минут с фашистами было покончено. К нашему огорчению, в доме было всего девять человек с ручным пулеметом, автоматами и винтовками.
Всего же в Солотвине было около тридцати гитлеровцев. Ни одному из них не удалось бежать.
Путь был расчищен.
- Разрешите вести взвод вперед? — обратился ко мне Гапоненко.
Я посмотрел на него и чуть не ахнул. На его левой щеке, начиная от виска и до подбородка, отстала кожа, словно ее ошпарили кипятком.
– Что с тобой? — спросил я с тревогой.
Он помялся немного, а потом нехотя ответил:
– Так… Ничего. Наверное, кислота.
– Откуда она взялась? Кто тебя разукрасил?
– Случайно. Увидел, что ребята тащат вино, и решил навести порядок. Спустился в подвал – все полки от пола до потолка заставлены бутылками. Смотрю, некоторые товарищи к горлышку прикладываются. Я и начал из автомата крошить по полкам. Бутылки разлетаются, а вино стекает под ноги. Перебил нанизу и дал очередь по верхней полке… Мне и хлестнуло… Как пилой по сердцу. Еле выбрался оттуда… Хорошо, что не в глаза, а то бы отвоевался.
– Иди к Лиде, пусть она смажет чем-либо или перевяжет. Со взводом пойдет Черемушкин, — распорядился я.
Когда Гапоненко остался ждать санитарную часть, а Черемушкин со взводом ушел вперед, шагавший рядом со мною Ковалев сказал:
– Представляешь, Иван Иванович, если бы кто глотнул – пропал бы ни за понюх табака. Надо с людьми серьезно поговорить.
Пока мы возились с фрицами в Солотвине, колонну догнал Бакрадзе с ротами. Оказалось, им удалось захватить немецкий гарнизон врасплох. Стремительной атакой партизаны смяли охранение, захватили орудия и открыли из них огонь по фашистскому штабу в Рассульне. Уничтожили более двухсот гитлеровцев, два орудия, около сорока автомашин и захватили трофеи…
Чем ближе подходили к Маняве, тем отчетливее вырисовывались горы. Они как бы надвигались на нас своей громоздкой массой. Скаты горного кряжа, обращенные к нам, почти голые, обрывистые и лишь вершины покрыты лесом.
– Как же на нее заберешься без лестницы? - полушутя-полусерьезно сказал Ванька Хапка, всматриваясь прищуренными глазами в горы.
– Если бы знал, что придется здесь побывать, — непременно до войны стал бы альпинистом, — сокрушенно сказал Кашицкий.
– Мы-то на эти вершины заберемся и без особой подготовки, а как быть с обозом? — рассуждал вслух политрук.
– Ничего страшного, обоз тоже вытащим, — успокоил я Ковалева, еще не зная, что ждет нас впереди.
Тем временем колонна пересекла Маняву и головой уперлась в гору. Дорога шла у самой подошвы горы влево на Надворную, вправо вдоль села. Повернули направо.
– Воздух! Воздух! — понеслось по колонне.
Послышался гул моторов, и над колонной появились два самолета «Мессершмитт-110». Обоз и люди сгрудились на узкой дороге. Сворачивать некуда. Лучшей цели для авиации и не придумаешь.
Сбросив бомбы над селом, самолеты зашли с хвоста и начали прочесывать вдоль колонны к голове, поливая пулеметным дождем и наводя ужас надрывным ревом моторов. Они летели низко, чуть повыше крыш домов, и, лишь прочесав колонну, легко и плавно взмыли вверх и отвалили вправо для нового захода.
– Не останавливаться, вперед! Только вперед! - надрывая голос, командовал Федя Горкунов.
Ребята побежали, стараясь побыстрее выбраться из села и скрыться в горах. Ездовые, нахлестывая лошадей, на рысях мчались вдоль населенного пункта. Но вот передняя подвода резко остановилась, задняя, не успев затормозить, налетела на переднюю.
– Дороги нет. Впереди обрыв! — прокричал растерявшийся ездовой Иван Селезнев.
Влево, круто забирая вверх, змейкой вилась горная дорога.
– Сворачивай!
Началось наше первое восхождение на гору, обозначенную на карте солидным числом – 936. Это значило, что вершина этой горы находится на девятьсот тридцать шесть метров выше уровня моря… Темп продвижения резко снизился. А колонна продолжала подходить и накапливаться в Маняве.
Очередной заход самолетов был встречен пулеметным шквалом и огнем бронебоек. Однако и на этот раз фашистским разбойникам удалось безнаказанно расстреливать колонну с малой высоты.
Падали убитые лошади и преграждали дорогу обозу. Их стаскивали в сторону, а в повозки впрягали верховых лошадей. Появились убитые и раненые среди партизан.
При четвертом налете огнем из бронебойки удалось сбить один самолет. Уцелевший набрал высоту и не представлял уже серьезной угрозы. Да и этот вскоре улетел. В колонне навели порядок и продолжали восхождение на гору.
Узкая каменистая дорога была сильно изрыта дождевыми потоками. Колеса телег то наталкивались на дикие камни, то проваливались в рытвины. Лошади, привыкшие к равнине, быстро выбивались из сил. Останавливались через каждые десять-пятнадцать метров. Справа дороги пропасть, а слева почти отвесно возвышалась гора. Остановится одна повозка – задерживает всю колонну. На помощь лошадям пришли партизаны. Поднимали повозки и на своих плечах тащили в гору. Поломавшиеся брички разгружали и сталкивали в пропасть, освобождая дорогу.
Каждый метр приходилось брать неимоверными усилиями. А пути, казалось, не будет конца. Посмотришь – до вершины рукой подать, стоит только одолеть сотню метров, взобраться на взгорок, перевалить через него и дело пойдет легче. Но за этим взгорком появлялся следующий, еще более тяжелый. И чем выше, тем хуже дорога.
Подъем на гору осложнялся еще и тем, что колонну непрерывно атаковали три самолета, сменявшие друг друга. Облегчение наступило лишь тогда, когда обогнули пропасть и начали втягиваться в лес. Отвесная гора отошла влево. Дорога стала шире, представилась возможность стороной объезжать остановившиеся подводы…
Семнадцать часов длилось восхождение на гору и закончилось часам к десяти вечера. За это время на равнине мы могли с меньшей затратой сил пройти километров шестьдесят, а здесь с грехом пополам одолели километра четыре. Устали, по выражению Гриши Дорофеева, до потери сознания.
Утро девятнадцатого июля выдалось на редкость ясное и чистое. В противоположность ему партизаны ходили хмурые и недовольные. Куда только и делась удаль молодецкая! Каждый понял, что с горами шутки плохи. Первый день в горах, как говорится, вышел боком. Без боя, только от налетов авиации, мы потеряли десять товарищей, сто сорок восемь лошадей, двенадцать повозок. Кроме того, двадцать девять партизан были ранены.
Было над чем задуматься! Если подъем на высоту 936 метров дался нам с таким трудом, то каких усилий потребуется, чтобы преодолеть горы с отметками 970, 1204, 1656, которые возвышались на нашем пути. Не удивительно, что даже комиссар Руднев не проявлял особого восторга, ходил задумчивый и озабоченный больше обычного. Только Ковпак оставался самим собой – спокойный, деловой, даже пытался шутить.