Способный, осмотрительный и находчивый, он быстро стал своим среди разведчиков.
Весной 1942 года партизаны испытывали большие затруднения в боеприпасах. Журов установил связь с местными жителями и узнал, что один из них прячет много патронов, оставшихся после отхода наших войск. Это была большая находка для отряда.
В Путивле по заданию партизан в полиции работал один товарищ. Он сообщал 6 мероприятиях, которые проводились немцами для борьбы с партизанами. Связь с «полицаем» поддерживал Журов, Он ходил в Путивль попеременно с Чусовитиным, Мишей Фоминым, Олегом Фирсовым, Лучинским… Всегда они приносили важные сведения.
При совершении рейдов из Брянских лесов за Днепр и от Князь-озера по Белоруссии и Украине Журов вместе с товарищами выполнял ответственные задания.
В апреле и мае 1943 года Алексей с Семеном Рыбальченко и радистом по заданию Демьяна Сергеевича Коротченко сопровождал под Киев секретаря Подольского райкома партии столицы Украины товарища Миронова. Кроме того, ему было поручено связаться с партизанскими отрядами, которые действовали в Киевской области, и разведать железнодорожные перевозки противника через киевский узел… За успешное выполнение этого задания Журов был награжден орденом Красной Звезды.
Много раз Алексею приходилось встречаться с немцами и полицией. Всегда выручало спокойствие, решительность и умелые действия.
Через два года после начала войны Журов вновь возвратился на Карпаты, но теперь уже обогащенный боевым опытом в партизанском соединении.
Высокий, худощавый, с вытянутой шеей и выпирающим кадыком, коротким чубом, приспущенным на правую сторону лба, Журов стоял на полонине, устремив задумчивый взгляд на юг, где виднелся лысый шпиль горы.
– Посмотрю на горные вершины – все так знакомо, кажется, только вчера отсюда ушел. А присмотришься, нет, не то! Людей как будто подменили. Не видно веселости, присущей гуцулам, ее вытеснила настороженность, — проговорил тихо Леша.
– Как называется? — спросил я Журова, указывая на лысую гору.
– Говерла. Самая высокая гора в этом районе.
– Далеко до нее?
Разведчик усмехнулся, видимо припоминая что-то, и сказал:
– Гуцул ответил бы: «Ни, ту близко. Миль з двадцать пять будэ, нэ бильше!» Вот и считай, что до нее около сорока километров.
– Не может быть! — выкрикнул Черемушкин. — Она кажется рядом.
– Это одна из особенностей гор – не принимай за действительное то, что кажется.
Я вынул карту, отыскал на ней Говерлу с отметкой 2058, измерил до нее расстояние и ахнул:
– Сорок девять километров по прямой!
– Пойдешь петляющими ущельями, долинами, перевалами – вдвое наберется.
В правдивости слов Журова мы скоро убедились. Меня вызвали в штаб. Никогда не унывающий помначштаба Федя Горкунов оживленно заговорил:
– Вышли разведку по маршруту, — он провел карандашом прямую линию от горы с отметкой 936, на которой мы находились, до села Пасечного, расположенного в долине реки Быстрицы Надворнянской. — Установить, есть ли противник в селе, его силы, также состояние дорог. Всего до Пасечной семь километров. Результаты доложить через четыре часа.
Я смотрел на карту и размышлял: «О каких дорогах идет речь? На карте их нет. Есть тропки, да и те обрываются на полпути. Видимо, упираются в пропасти».
– Не успеют за четыре часа, — высказал я свое сомнение.
– Успеют, — уверенно отпарировал Федя.
– Я поведу сам разведчиков.
– Правильно, капитан, — отозвался комиссар. Он лежал на плащ-палатке под деревом и рассматривал карту. — Федя, на первый раз не ограничивай их сроками, пусть капитан на практике проверит… Надо присмотреться к горам.
На первое задание в состав группы я включил и Журова. Лагерь покинули перед обедом, рассчитывая вернуться засветло. Пересекли полонину, вошли в редколесье. Начался крутой уклон. Настолько крутой, что приходилось все время придерживаться за деревья или за камни, которые выступали на поверхности склона. Перебегая от одного дерева к другому, мы все глубже и глубже уходили в узкую долину. От непрерывного напряжения быстро устали. В ногах появилась дрожь. [405]
Перед нами расступилась пропасть. Ее буровато-серые края расходились вправо, а влево сближались. Пошли в обход слева.
Крутые откосы горы, с которой мы только что спустились, прижимали нас к обрыву. Приходилось пробираться по самой кромке обрыва, рискуя сорваться в пропасть, откуда несло прохладой и горьковатой прелью.
Много времени потратили, чтобы обойти преграду. Снова начали снижаться. Для удобства передвижения, по совету Журова, разведчики вырезали длинные палки.
– Так гуцулы ходят, — сказал Леша.
Действительно, с помощью палки идти стало легче. При спуске с горы ею притормаживаешь, а при подъеме – опираешься на нее. Даже отдыхали, навалившись грудью на посох.
Спустились в долину. Пошли резвее. Но не успели порадоваться этому, как увидели, что она уводит нас совсем в другую сторону от Пасечной. Пришлось взбираться вверх, пересекать хребет, чтобы выйти на свое направление.
С большим трудом взобрались на горный кряж, снова вышли на полонину. Там паслась отара овец. На середине поляны – одинокая бревенчатая избушка, пастушья хата. Направились к ней, чтобы у пастухов узнать дорогу.
Чабаны – высокий, сухопарый мужчина с черными усами, в безрукавке, вышитой цветными узорами, в сыромятных постолах и в шляпе с выцветшими полями, и парнишка лет двенадцати, в овчинной шапке, с самодельной деревянной сопелкой в рукaх, — встретили нас молча, настороженно. Они боязливо доглядывали то на оружие, то на Стрелюка, одетого в немецкое обмундирование.
– Добрый день, товарищи, — приветствовал я пастухов.
– Добрый день, пан-товарищ, — дипломатично ответил старший пастух, приподымая шляпу.
– Это ваш сын? — спросил я старшего, указывая на паренька.
– Ни, цэ сирота. Ни батька, ни матэри нэмае. Пастушонок.
– Чьих овец пасете?
– Хозяйских из Пасечной, — ответил старшой, подумал и добавил: — И своих трошки есть.
– Далеко отсюда до села? — спросил Журов.
– Ни, ту рядом. Мили з три нэ бильше.
– Сколько? — переспросили разведчики в один голос.
– Километров пять, — уточнил пастух.
По нашим расчетам, мы прошли не меньше пяти километров, а приблизились к Пасечной всего на два. Да, прав был Журов, как пойдешь – расстояние удвоится.
– Немцы в селе есть? — спросил я гуцула.
– А хто вы будете? — осмелев, спросил он.
– Партизаны.
– Тут приходили партизаны, только среди них не было россиян. У них значок наподобие вил, — ответил он, недоверчиво осматривая нас.
– Трезубец?
– Ага, трезубом называли.
– Это бандеровцы, украинские националисты, — пояснил Костя.
– А хто их знае. Назывались партизанами, — развел руками пастух. — Вы, значит, советские партизаны?
Чабан совсем осмелел и начал оживленно задавать вопросы о положении на фронте и скоро ли кончится война. Пока мы беседовали, парнишка сбегал в хату и принес сыр и брынзу. Сыр оказался очень соленым, зато брынза понравилась всем.
Узнать что-либо определенное о гарнизоне немцев в селе Пасечном от пастухов нам не удалось.
– Германы в селе есть, а сколько их – не знаю. Мы уже больше недели не были дома, — отвечал старший чабан.
Нас не могли удовлетворить такие скудные и старые сведения. В связи с появлением партизан и уничтожением нефтепромыслов противник мог усилить гарнизоны. Надо было идти к Пасечной.
– Как пройти в село? — спросил я.
Чабан начал долго и путанно рассказывать:
– Тут просто. Пойдете просто, потом леворуч возьмете. Дойдете до серого камня, повернете праворуч. А там просто, просто аж до родника. От родника возьмете леворуч…
В объяснении слова «праворуч», «леворуч», «просто» повторялись десятки раз. Видя, что мы ничего не поняли, старый чабан улыбнулся и сказал: