3) Спросив меня, видел ли я новую драму Кукольника «Денщик», государь очень ее хвалил. Когда же цесаревич заметил, что в ней есть хорошие стихи, но, как драматическое целое, она лишена жизни, длинна и скучна (что было и общим мнением публики), государь согласился, что пьеса слишком растянута.
4) На вопрос императрицы, поедет ли государь в тот вечер в театр, он отвечал, что еще не знает, удосужится ли, потому что должен писать фельдмаршалу (князю Варшавскому).
— Бедный фельдмаршал, — продолжал государь, — мало того, что он сам все хворает и хворают также и умирают его дети; вот теперь сгорел еще его Гомель (имение князя в Могилевской губернии) со всем, что было у него там собрано.
5) Вследствие какого-то обмена репликами с сидевшею возле государя цесаревною, которого я не расслышал, он перечислил всех жен преступников 14 декабря, которые, при ссылке их мужей в Сибирь, добровольно за ними последовали, и прибавил, что, во всяком случае, «это был знак преданности, достойный уважения, тем более, что так часто видим противное».
Во время стола прибежали дети цесаревича и с ними маленький Николай Константинович, которого, вместе с его сестрою, перевезли на время отсутствия их родителей (они проводили ту зиму в Венеции), в Зимний дворец, под крылышко к доброй бабушке, и поместили там, в бывших комнатах великой княгини Ольги Николаевны.
За обедом у императрицы сделался обыкновенный ее припадок биения сердца, и она принуждена была удалиться, что, однако ж, не помешало ей принять нас после стола, лежа на диване, у которого сели государь и все мы.
— Идете вы сегодня к детям? Я хочу сказать, к большим детям: Николаю и Михаилу?
Я отвечал, что это не мой день и что буду у них завтра.
— Постарайтесь сделать из них не юрисконсультов, но людей, знающих настоящие интересы их отечества, — сказала императрица.
(На этом публикация «Записок» в «Русской Старине» прерывается, а в 1904 году журнал печатает отрывки из «Дневника»)
Из Дневника
1838 год
Автобиографическая заметка — Лица, содействовавшие возвышению М. А. Корфа по службе — Заметки и характеристики С. Ф. Маврина, Виттенгейма, барона А. Я. Бюллера, Н. П. Дубенского, М. Я. Балугьянского, Е. Ф. Канкрина, М. М. Сперанского, князя В. П. Кочубея — Внимание государя к Корфу — Переход его в Государственный Совет — Аудиенция в кабинете государя — Акты, касающиеся вступления на престол императора Николая I — Составление Свода законов — Проект о преобразовании С.-Петербургской полиции — Раут у графини Разумовской — Кончина униатского митрополита Булгака и архимандрита Фотия — Чтение лекций наследнику — Великий князь Михаил Павлович и его мнения о М. М. Сперанском — Канкрин и вообще о государственных учреждениях — Кончина председателя Государственного Совета графа Новосильцева — Отъезд их величеств за границу — Кончина Родофиникина — Свидание императора Николая со шведским королем — А. П. Ермолов и М. И. Платов — Князь Лобанов-Ростовский — Граф Васильчиков и назначение его председателем Государственного Совета — Граф Литта — Болезнь М. М. Сперанского и его характеристика, сделанная М. А. Корфом — Возвышение таможенных пошлин на товары — Рескрипт императора Николая графу В. Е. Кочубею — Бал у графа Левашова — Обручение великой княгини Марии Николаевны с герцогом Лейхтенбергским — Возобновление Зимнего дворца
15 февраля. Каким образом сделал я свою, можно сказать, государственную, и во всяком случае блистательную карьеру? Это для меня самого вопрос неразрешимый.
Достоинства в службе могут быть многоразличны, но для достижения высших должностей, а еще более, чтобы в них поддержаться, нужна общая совокупность всех этих достоинств. Познания мои ограничиваются тем, что могло быть приобретено при окончании курса, хотя и в первом тогда заведении нашем, Царскосельском лицее, — но на 17-м году от роду. Чтение и последующие почти беспрерывные занятия несколько дополнили это; но глубоких познаний я не имею ни по одной части. Воображение мое очень слабо; ум довольно деятельный, но вовсе нетрансцендентальный: особенно нет у меня presence d’esprit — присутствия духа, столь важного во всех почти случаях жизни, а природная застенчивость, хотя скрываемая и подавляемая, отнимает всю возможность где-нибудь блеснуть или премировать, что, при известной дерзости, так часто удастся и людям посредственным.