— Ну, а ограбление Кожсиндиката? — спросил Васильев, не оценивший юмора подследственного.
— Это тоже он предложил, — радостно сказал оболтус. — Он сказал, что это всегда принято у революционеров и что в наше время, для современной молодежи, это… словом, очень хорошо. А мое дело — только палить из двух револьверов и молчать, то есть не рассказывать никому, и что я получу за это две тысячи. А мне две тысячи, знаете, просто ужасно нужны. Дома у Сизова не бывал. Добавить ничего не имею.
Пятый член боевой группы был человек лет сорока пяти, с военной выправкой, с резко выступающими скулами и глубоко посаженными глазами. Он носил фамилию, когда-то известную в русской истории. Среди его предков были и жестокие крепостники, были и полководцы, оставившие по себе добрую память, были и образованнейшие люди, удивлявшие Европу своей эрудицией. Были и бестолковые кутилы, швырявшие тысячи женщинам сомнительного поведения. Так или иначе, в середине прошлого века его семья разорилась дочиста и впала в полную безвестность. Отец его служил в Новгороде и жил в маленьком деревянном домике на окраине. Умер отец, впрочем, рано, еще до мировой войны. Мать сумела, напомнив кое-кому о прошлых заслугах рода, всунуть сына в кадетский корпус на казенный кошт. Она умерла, когда он еще был кадетом. Потом, став офицером, он продал домик в Новгороде, чего хватило только на то, чтобы неделю поддерживать в полку репутацию рода. Потом война, на которой он как будто ни в чем не провинился, но и не отличился особенно. Потом революция. В белой армии не был.
— Почему? — спросил Васильев. Ему казалось, что этот угрюмый и злой человек как раз в белой армии и мог бы проявить себя.
— Мер-р-завцы все, — ответил бывший офицер каким-то равнодушным спокойным тоном. — Что ж я, не знаю их? Все мер-р-завцы.
Не пошел и в Красную Армию, служил где-то на гражданской службе в каком-то «бюро учета». Потом уволили по сокращению штатов. Потом служил, очень недолго, у какого-то нэпмана, торговавшего коноплей. С нэпманом поссорился, даже подрался, и ушел.
— Мер-р-завец, — сказал бывший офицер.
Сизов разыскал его, когда офицер окончательно приуныл. Сизову о нем сообщил из-за границы какой-то товарищ офицера по полку. Предложил ему Сизов вступить в «боевую группу».
— Вы что же, левый эсер? — спросил Васильев.
— Мер-р-завцы они, — сказал офицер. — Й белогвардейцы мер-р-завцы, и они мер-р-завцы, и вы мер-р-завцы. Все мер-р-завцы.
— Зачем же вы пошли? — спросил Васильев.
— А две тысячи? — удивился офицер. — Я уж стреляться думал, а на две тысячи можно еще полгодика пожить, хоть кругом все и мер-р-завцы, но мне пожить хочется, потому что и я мер-р-завец.
Итак, оставался последний из шестерых — Тихомиров, получивший почему-то от Сизова не «2 т.», а только «1 т.».
Шестой
Последний «член боевой группы» был рабочий пороховых заводов Борис Тихомиров, молодой парень двадцати трех лет, полгода назад женившийся на молодой работнице из соседнего цеха. Васильев поехал сам его арестовывать. Машины не было, и на Пороховые (так назывался весь район вокруг пороховых заводов) Васильев отправился на трамвае. Это был район одноэтажных или двухэтажных домов, большею частью деревянных; в сущности говоря, большой рабочий поселок под Петроградом, соединившийся с городом, когда Петроград разросся. Тихомировы жили во втором этаже небольшого деревянного дома. Открыл дверь сам Тихомиров. Это был невысокий, худощавый человек с прямыми светлыми, зачесанными назад волосами. Он, вероятно, сразу понял, кто такой Васильев и зачем он пришел, хотя и сам Васильев и оперативник, которого он взял с собой, были в штатском. Молча провел он их в свою комнату. Комната была маленькая, обставленная бедно, но чистота и аккуратность сразу бросались в глаза. Хотя было уже без четверти одиннадцать, хозяева еще не ложились.
Маленькая, худенькая молодая женщина, сидевшая на стуле рядом с простым канцелярским столом, аккуратно застланным газетами, удивленно подняла на вошедших спокойные глаза. На столе стояла электрическая лампочка, освещающая раскрытую книгу, лежавшую рядом. Видимо, когда раздался стук в дверь, Тихомиров читал жене вслух, а жена слушала и шила. Теперь она отложила шитье. Наверно, она тоже догадывалась, кто эти незнакомые люди; во всяком случае, удивление на ее лице медленно сменялось испугом.
Васильев предъявил ордер на арест. Тихомирова побледнела, но осталась спокойна.
— Обыскивать будете? — спросил Тихомиров.