Тихомиров рассказывает все это внешне спокойно, но внутренне он взволнован. Он понимает, что за грабеж Кожсиндиката по головке не погладят, что придется пострадать, а может быть, и отдать жизнь. Но он знает, «где правда», знал, на что идет, когда вступил в партию. И теперь будет стоек до конца.
Смотрит на него Васильев и думает: «Вести с этим славным и честным парнем политический спор? Да его ведь не переспоришь! И что за спор на допросе! Тихомиров загипнотизирован, он уверовал в Сизова, как верили когда-то в бога. Эх, пропесочить бы парторганизацию на
Пороховых! Проглядели такого парня!.. Ну, это все потом. Что делать с Тихомировым, с теперешним, с таким вот, какой он есть, твердо знающим, что все, что от Сизова, — добро, а все, что против Сизова, — зло?»
— Ну, а как же с Кожсиндикатом? — спрашивает Васильев увлекшегося и разговорившегося Тихомирова.
— Да, мы ограбили Кожсиндикат, — отвечает Тихомиров, — чтобы обеспечить средствами нашу партию и ее руководство, ее Центральный комитет. Чтобы помочь ему, дать ему средства на пропаганду, на издание подпольной литературы, чтобы наши товарищи, которые в условиях подполья ведут свою героическую работу, имели возможность заплатить за ночлег, поесть хоть раз в день и отдать все силы политической борьбе.
— Хорошо, гражданин Тихомиров. А из кого состоит Цека вашей партии, вы мне, конечно, не скажете?
Тихомиров смотрит Васильеву прямо в глаза.
— Если бы даже я знал, я не сказал бы, — говорит Тихомиров, — но я не знаю. Партия наша в подполье, и естественно, что такой рядовой член партии, как я, не может и не должен знать руководителей. Всегда может оказаться среди членов партии какой-нибудь нестойкий, слабый человек, и не может судьба нашей борьбы зависеть от его слабости. Если бы я не знал, что Сизов арестован и, значит, вы о нем уже знаете, я бы и о нем вам не сказал ни слова. Даже под пытками, даже на кресте!
— Ну, до креста дело у нас, пожалуй, и не дойдет, — говорит Васильев, — а вот про Сизова… Вы у него дома бывали?
— Был два раза, — говорит Тихомиров.
— На Широкой улице? — спрашивает Васильев.
— Да, на Широкой, — кивает Тихомиров.
— И с женой его, Серафимой Ивановной, знакомы?
— Знаком, — говорит Тихомиров, — она заходила в кабинет, когда я у него сидел.
— Вы не знаете, — спрашивает Васильев, — давно они женаты?
— Года два, кажется, — говорит Тихомиров.
— Хорошая у Сизова квартира, — говорит Васильев.
— Да, — соглашается Тихомиров. — Это квартира родителей его жены. Ему, конечно, не нужна вся эта роскошь. Если б его воля, он бы вге это продал и деньги внес в партийную кассу. Но, во-первых, это принадлежит не ему, а во-вторых, вся эта купеческая роскошь помогает партии, потому что в такой богатой, солидной квартире никто не будет искать скрывающегося от преследований подпольщика.
— Да, конечно, — равнодушно соглашается Васильев. — А скажите, пожалуйста, гражданин Тихомиров, вы ведь тоже получили из награбленных денег тысячу рублей. На что они вам даны?
— Неужели вы думаете, — Тихомиров вспыхивает и выпрямляется, — что я бы позволил себе взять хоть один рубль из партийных денег на свои личные нужды? Я отказывался, не хотел их брать. Но Михаил Антонович мне объяснил, что это мне необходимо на всякий случай, если придется скрываться или нужно будет помочь кому-нибудь из товарищей. Мы ни копейки из них не истратили, вы же видели.
— Видел, — соглашается Васильев. — Всего было взято девяносто шесть тысяч?
— Я не считал, — говорит Тихомиров, — Михаил Антонович говорил, что взяли немногим меньше ста.
— И, значит, за вычетом расходов, — говорит Васильев, — остальное пойдет в партийную кассу?
— Да, — твердо говорит Тихомиров, — конечно же, в партийную кассу. Неужели вы думаете, что Михаил Антонович согласился бы взять себе оттуда хоть рубль?
— Нет, я этого не думаю, — спокойно говорит Васильев. — Ну, на сегодня кончим.
И, нажав кнопку звонка, он вызывает конвойных, чтобы они отвели Тихомирова обратно в тюремную камеру.
Серафима свидетельствует
На следующий день с утра Васильев снова вызвал Тихомирова. Начал он опять с разговора о деньгах.