Назону имена отдельных талантливых писателей.
Пантелеймон Романов своими комическими рассказами пользовался большим успехом, но его незаконченный роман "Русь" был тяжеловат. Автор мечтал создать нечто вроде "Войны и мира", но замысел его оказался ему явно не по плечу. Он отошел от общественной жизни и умер своей смертью в бедности. Столетие со дня его рождения не отмечалось.
Сергей Сергеевич Заяицкий был автором великолепной и очень злой сатиры - романа "Красавица с острова Лю-лю", в котором досталось на орехи и капиталистическому и советскому строю. Может быть, эти строки когда-нибудь помогут переиздать это произведение талантливого, рано умершего, незаслуженно забытого автора.
Молодой Леонид Леонов. Я его видел раза три. Несколько пухлое лицо с живыми глазами, очень подвижный - он в жизни был обаятелен. Самое свое лучшее - "Туатамур", "Петушихинский пролом" - он написал в молодости.
Борис Пильняк для меня, мальчишки, был труден своей манерностью, но я видел, как им восхищались другие.
Когда выходили на скверной бумаге тоненькие книжки Михаила Булгакова, их затрепывали до невозможности, хохотали над их содержанием, угадывая в них весьма язвительную сатиру на нашу жизнь. "Роковые яйца", "Дьяволиаду" и "Похождение Чичикова" я прочел в свои юные годы и запомнил их на всю жизнь. В журнале была напечатана лишь первая часть булгаковской "Белой гвардии". И вот тут правительство всполошилось, и журнал был закрыт, а его последний номер передавали из рук в руки и зачитывали до дыр.
Одним из самых популярных писателей был тогда Михаил Зощенко. Его маленькие юмористические рассказы декламировали на каждой вечеринке, они издавались и переиздавались много раз. Зощенко смешил всю страну. Но его сатира в сравнении с булгаковской была мелкой и беззубой, и теперь он явно устарел.
Назову еще пользовавшихся большим успехом писателей - Илью Эренбурга и Мариэтту Шагинян, но их полудетективные произведения мне были чужды.
В поэзии царствовали Маяковский и Есенин. Одни ходили слушать первого, другие второго, но пусть об их выступлениях, об их роли в русской литературе расскажут другие.
Об Анне Ахматовой ничего не скажу. А еще был поэт и одновременно художник, о ком создавались легенды,- Максимилиан Волошин. Он жил в Крыму, в своем доме. Когда в Крыму были белые, он спасал и прятал красных, когда пришли красные, он спасал и прятал белых. И писал крымские пейзажи, которые дарил друзьям. И писал стихи, которые нигде не печатали. Над дверями его дома была прибита надпись: "Мой дом открыт для званых и незваных". В двадцатые годы друзья приезжали к нему гостить, слушали его исполненные мудрости речи и стихи. Но с каждым годом гостей к нему приезжало все меньше и меньше. И он жил одинокий и гордый, знающий, что пусть нескоро, а слава к нему придет, и творил пейзажи и стихи. И стихи его, проникнутые глубоким религиозным чувством о запертом Московском Кремле, о Суздале, об обновленной иконе Владимирской Богоматери, о России в образе крестьянской девушки переписывались от руки и на машинке. Это был первый после революции самиздат. Стихи читали и вслух, и втихомолку и плакали над ними. А потом наступила пора, когда за одно хранение этих стихов отправляли в концлагеря, но автора их никогда не трогали.
А вот кого тогда усиленно прославляли газеты и услужливые критики, так эту одну из гнуснейших в нашей литературе, ныне начисто забытых личностей Демьяна Бедного, напечатавшего двадцать томов басен и фельетонов в стихах и осмелившегося замахнуться на Евангелие. В 1925 году в "Правде" было напечатано "Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна". Потом долго ходила по рукам хлесткая отповедь в стихах, которую приписывали Есенину. Помню там такие стихи: "Ты только хрюкнул на Христа", "Ефим Лакеевич Придворов". И еще помню такой анекдот: некий пролетарский поэт встретил Михаила Кольцова и сказал ему:
- Я прочел в сегодняшней газете стихи Демьяна Бедного, они лучше предыдущих.
Тогда Кольцов показал ему на кучку говна на асфальте и спросил его:
- Что лучше - эта колбаска или этот завиток?..
В двадцатые годы в Москве было много поэтов, талантливых и не очень, которые писали стихи на самые отвлеченные или религиозные темы, порой с футуристическими вывертами. Они декламировали их в узком кругу друзей и никогда не печатали. Я с упоением слушал таких поэтов, восхищался ими, а порой комок подступал к моему горлу и хотелось расплакаться. А настало время, и погибли сами поэты и их стихи...
Тогда же, в двадцатые годы, стало модным не просто отрицание, но и доходящее до садизма глумление над старым искусством. Крикуны даже Пушкина, и Толстого лягали. В первые ряды выскочили писатели и поэты "от сохи" и "от станка". Парни с двумя-тремя классами образования, возомнившие себя талантливыми поэтами, гордившиеся своим пролетарским происхождением, поддерживаемые статьями в "Рабочей газете" и в "Бедноте", выступали на заводах, уезжали выступать в деревню. Многие из них позднее поняли, что никакие они не поэты, и укрылись в комсомольских и партийных аппаратах. Самые видные из них - Жаров и Уткин - пошли учиться, продолжали сочинять стихи. Маяковский их третировал, называл жуткиными. Уткин погиб при авиакатастрофе, а Жаров, толстый, обрюзгший, много лет изредка усаживался в президиуме различных конференций, а стихи сочинять бросил.
6.
Ну, довольно о литературе, о поэтах. О музыке, о живописи ничего не скажу, пусть правду расскажут другие. А вот о кино хочется вспомнить. Кинотеатры были государственные и частные, подороже и подешевле. На Арбатской стоял "Первый Совкино", на самом Арбате два кинотеатра "Карнавал" и арбатский "Арс"; последний был самый дешевый, билеты продавались там ненумерованные, когда открывались двери настежь, все перли вперед, стремясь занять лучшее место, как это красочно описывает Зощенко. На Страстной площади стоял кинотеатр "Ша-Нуар", на Триумфальной - "Аквариум", на Большой Никитской под кино приспособили Большой зал Консерватории, и назывался он "Колосс". Великие композиторы со своих портретов осуждающе взирали на кинозрителей. Музыканнты давали концерты лишь в Малом зале.