— Хотите сказать: или этот мир — или всемилостивый бог?
— Да! Иудеи — и те куда реальней к Яхве относились, не знаньем, так интуицией, а больше на практике, шкурой доходили: пощады не жди… Из живых энергий самая великая здесь, в этой всепожираловке, — это ж энергия страдания, ведь же так? Так, и не трудитесь искать ей равную. И говорить, где тут хищник, а где жертва… Здесь все — жертва. Впору думать, что демиург и сотворил-то это страдалище земное для того, чтоб энергией такой… Э-э… питаться, да, вкушать, так сказать, или для нужд иных каких, специфических… А по-другому этот преизбыток дурной страданья, эту первую и главнейшую константу жизни ведь и не объяснить теологически, никак не понять. Хоть ты лоб расшиби, молясь, — не поймешь!..
— Ну, в реальности-то, положим, эта энергия человека получше любого кнута подгоняет… — Они ждали Зиновия Трахтера, чтобы окончательно обсудить все юридические закавыки проекта рекламного приложения, доводы в его пользу обговорить, прежде чем отдать на решенье Воротынцеву, в правление. Владимир Георгиевич Мизгирь сейчас больше отчего-то, чем когда-либо, поселянинское определенье заставил вспомнить: карла… Все в том же курточном балахоне пребывал и в таком же привычном для знавших его скепсисе едком, шляпу черную, по обыкновению, нахлобучив на колбу кофейного аппарата в своем выгороженном редакционном закутке; бумаги там перебирал, из сейфика вынутые, раскладывал длиннопалыми мелькающими руками, что-то в них черкал иногда, угнувшись, плешь оказывая многомудрую средь клочковатых подпалин бывшей, уже можно сказать, шевелюры… — А иначе чем его сдвинешь еще, подвигнешь на всякие одоленья? Я о другом: как эту заразу продажности вытравлять, чем? Ведь были ж, наверное, не могли не быть прецеденты такие в истории…
— Страданием, все тем же страданьем — от самого себя, любимого… Пока не дойдет до всех. Впрочем, может и вовсе не дойти, так уж бывало — ив Первом, и во Втором Риме… четвертому не бывати — это уж точно. Четвертым будет нечто другое — и по всемирности подлинной своей, географической тоже, куда как величественней… — загадочно глянул Мизгирь щелками глаз, почти мечтательно почесал-пошкрябал бородку; и взгляд Левина поймал вопросительный, пояснил — довольно расплывчато, впрочем: — Объединенья этого самого человечества ведь же не избежать — во вселенскую смесь и смазь, в плавильный тот самый котел. Кто его и как объединит — вот настоящий-то вопрос вопросов. Под какой идеей, на какой опоре в самом человеке как таковом, в направлении к какой цели. И на этот счет существуют варианты, знаете, весьма порой дерзкие, на всяких свойствах натуры человеческой основанные… На той же на продажности даже можно обосновать, почему нет. Почему условно отрицательное в человеке не может быть принято за основу, как и условно положительное? Все бывало, знаете ли, на всяком строили. Благодаря тому же эгоизму, к примеру, человек выживает — как существо животное, да, но ведь и как… э-э… духовное, любимым словечком Ивана Егоровича выражаясь…
— Не вполне понятным для него самого, — добавил Базанов в третьем о себе лице и с неудовольствием глянул на часы: припаздывал Трахтер, вообще-то весьма аккуратный и в делах сведущий, прозванный, оказывается, в своих адвокатских кругах Зиной… Этого еще не хватало. Осведомил его о том недавно встреченный Народецкий: поинтересовался судебным разбирательством газеты с мэрией, все-таки подавшей иск за разжигание в ответ на обвиненья в рваческой, схожей с бандитизмом приватизации, спросил о защите — и весело изумился: «Как, Зина?! Да его ж самого надо защищать — от характерных притязаний собратий своих. — И уточнил с тонкой своей улыбкой: — От домогательств, это будет юридически верней…» И как ни старался теперь Базанов, а некой брезгливости, даже неприязни подавить не мог.